Хроника стрижки овец

Кантор Максим Карлович

Городские романсы

Романс-1

Затянуло отечество тучами, Либералов прибрал автозак, И, вконец произволом измучены, Пацаны потянулись в «Жан-Жак». Мы имеем сказать власти пару слов, Мы подпишем петиции лист! И поднялся тут Гриша Нанарусов, Из Джей Кью молодой колумнист. Убежденья имел он достойные И от Гуччи нормальный прикид, Не запачкался в годы застойные, Состоявшийся был индивид. И сказал им всем Гриша значительно: «Я за принцип умру, пацанва! Компромиссы сегодня губительны — Для борьбы мы отыщем слова. Я по жизни работаю с логосом, Березовскому речи строчил, При Гайдаре служил политологом, Пока тот с бодуна не почил. Пропускала уж каждая дверь меня: В

«Гараже» с Абрамовичем пил, Состоял на подсосе у Гельмана, С Хорошиловым фонды пилил. Я пиарил свободу, как Прохоров, За прогресс мне платил Вексельберг, Я культуру внедрял в мире брокеров, Что ни день зажигал фейерверк! Но иные желают прорухи нам, Нанося вольнодумию вред! Среди нас сидит Дунька Первухина, Лицемерный и подлый главред!» Сгреб в охапку ее, девку резвую, Закипела горячая кровь: «Ты зачем мне зарплату урезала?» И рассек он ей вилкою бровь! Побелела она, стала ватная: «Ты, подлец, получал гонорар! Не пали ты мне хазу приватную И фильтруй либеральный базар. Совершаешь ты, Гриня, ошибочку — Что имеем, то не бережем!» Рот Дуняши скривила улыбочка — И десертным взмахнула ножом! И с жестокостью лютою Берии Раз пырнула, пырнула другой, Полоснула по сонной артерии, И убитого пнула ногой. Весь народ испытал потрясение. А Дуняша сказала: «Народ, Если кто-то имеет здесь мнение, То пусть выйдет, паскуда, вперед. Я башляю вам, сукам, немерено И веду либеральным путем, Руководство над вами мне вверено; Если что – прямо здесь перетрем». Потянулись усталые к выходу, Чтоб в газету успеть поутру, Оставляя на столиках выпивку И не тронув почти фуагру.

Романс-2

Расскажу вам сегодня в подробностях, Отчего отощал организм, Почему я на самом дне пропасти, А виной тому – постмодернизм. Был достигнут прожиточный минимум, А потом увеличен стократ. Прикупил я карьер алюминиевый Целлюлозный имел комбинат. Начинал, как и многие, с рэкета И достиг небывалых высот, Но однажды прочел драму Беккета И увидел все наоборот. Жизнь и вправду есть штука абсурдная: Не сколотишь мильярд по рублю. Вот иные считают: подсуден я, А я краем Поволжским рулю. Геометрия здесь неэвклидова, Лобачевского нужно мозги! Неожиданно я позавидовал Тем, кто ходит в «Жан-Жак» и в «ОГИ». Я набрал себе в челядь советчиков, Кем рецепты прогресса даны, Либералов и антисоветчиков, Инвалидов холодной войны. Прежде звал Дерриду – Дерипаскою, Что ни ляпну, всегда невпопад. Но советчики стали натаскивать, Чтоб я знал симулякр и поп-арт. С той поры перестал я по саунам, Щупать девок и виски хлебать, Называл Айвазовского дауном И Малевича стал собирать. Дискурс я обожал, ценя блеск его, Наполняя прекрасным нутро: Наизусть знал поэмы Дашевского И цитировал Влада Монро. И однажды, когда был под мухою, Когда дискурс о прессе зашел, Мне представили Дуньку Первухину, И слюною я весь изошел. Мне охранник сказал: «Петр Данилович, Осторожней с шалавою будь, Здесь судьбы своей точно не выловишь — Ее лохи в подъездах дерут». Я ответил: «Мишаня, отваливай. Что ты в прессе свободной сечешь? Зацени эту тонкую талию — На груди авангардную брошь. Я создам для нее дом издательский И свободную мысль оплачу, Презираю режим обывательский — Дерриду и прогресса хочу!» И три года, как есть в опьянении, Оппозицию я содержал, Симулякром промчалось мгновение, А потом меня Путин прижал. «Я, – сказал он, – ценю твои резвости И готов удалиться от дел, Но в порядке ответной любезности Будь назавтра в Басманном суде». Не в Корее живем! Не в Иране я! И я к Дуне пошел в кабинет: «Разворачивай в прессе кампанию — Мы дадим произволу ответ!» Но сказала Дуняша: «Все акции, Что от вас получил коллектив, Мы давно по решенью редакции Дерепаске отдали в актив. И не вякай, закрой свою варежку, Контролировать надо бабло. Если срок в Магадане потянешь ты, То считай, что тебе повезло». И

теперь Деррида мне до лампочки, В самокрутки он даже не гож… Из брезента на зоне шью тапочки И давлю разжиревшую вошь.

Романс-3

Заспорили с ребятами о Сталине: Мол, коммунисты поднимают хвост, Имперские амбиции достали нас, А был ведь натуральный холокост. Чуть знает кто таблицу умножения — Его за это дело в Соловки, И аппарат тотального слежения Зажал интеллигенцию в тиски. Талантливых и грамотных прикончили, По крохам собираем мы бомонд, Столицу возродим застройкой точечной — Но можем ли отстроить генофонд? Где взять прикажешь новую Ахматову? Эстрада нынче – полное говно, И я вот это не прощу усатому, Сказал Колян, держатель казино. У нас воображение стреножено, На интеллект наброшено лассо, Играть в рулетку даже не положено. И в этом тоже виноват Сосо. Вот, между прочим, до хрена натырили, А все не можем сколотить общак! На весь народ у нас одна Латынина, Один Акунин и одна Собчак Творцов прошу не путать с местной фауной — Мы пионеры дерзостных идей! Вот, например, Вован владеет сауной, И общество открытое при ней. Мишаня, нрав используя нордический, Аукционный дом прибрал к рукам И тезисы борьбы демократической Расклеил по подвластным бутикам. Стреляли, жгли, взрывали, врали, крали мы В чаду парных и в муках биржевых, Чтоб стали люди в мире либеральными — Оглянемся: кто числится в живых? Теперь общак отдать придется оперу, А ваучеры я отнес в ломбард… Налей, братан, зальем тоску по Попперу, Плесни еще – помянем Ханну Арендт.

Дом с мезонином

Определений фашизма много – от крайне простого, принадлежащего Георгию Димитрову («Фашизм – это неограниченная власть финансового капитала») до расплывчатого, данного поэтом Рубинштейном («Демонстративное беззаконие прикрывается декоративной конституцией»).

Либеральный поэт в первых строках манифеста указывает на то, что фашизмом теперь называют что угодно, а затем подтверждает это положение, назвав фашизмом что угодно еще раз – и это типично.

Мешает пониманию то, что слово «фашизм» не обозначает принципа, отличного от других общественных законов: собирание народа в единую связку и есть смысл любого общества. Даже в «открытом» обществе законы общежития не могут быть эластичными, иначе в домах адвокатов не будет света, а у булочников засорится водопровод. Обличители фашизма указывают на крайнюю степень насилия над индивидом ради процветания коллектива. Это расширительное толкование – таким образом надо признать, что в Древнем Египте был фашизм, хотя Рамзес об этом не подозревал.

Такое прочтение и предложил либеральный философ Карл Поппер, упростивший историю человечества до оппозиции «открытое общество и его враги». Во враги «открытого общества» Поппер внес Платона, Гегеля, Маркса – короче говоря, всех доктринеров. Когда американские президенты составляют проскрипционные списки неблагонадежных стран, это всегда напоминает список неблагонадежных философов, который составил Поппер. Стараниями Поппера возникла универсальная отмычка истории, дихотомия «свободный индивид – тоталитарное государство», Удобство дихотомии заключалось в том, что политические оппоненты истории ХХ века (коммунизм и фашизм) оказались уравненными по шкале подавления личности, и конфликт истории был разрешен мгновенно. Оказалось, что атаке подверглась идея либерализма, а коммунисты и фашисты суть разные лики тоталитаризма, в сущности – одно и то же. Теория Поппера была усилена работами Ханны Арендт, рассказавшей миру об универсальности тоталитаризма, Виктора Суворова-Резуна, объяснившего, что Вторую мировую войну начал не Гитлер, но Сталин, а также удобным термином «красно-коричневые». Лист неблагонадежных философов позволил видеть фашиста и в Марксе, и в Платоне, а синтетическое понятие «тоталитаризм» вывело из-под суда Франко и Пиночета, которые боролись с мировым коммунизмом.

Равным образом обрело смысл высказывание поэта Рубинштейна «азиатско-византийский фашизм Сталина», каковое высказывание с точки зрения истории является полной абракадаброй (поскольку фашизм пришел из Европы, в Византии фашизма не было, Сталин являлся социалистом). Все то, что насилует либеральную идею, является фашизмом – это очень общо, зато понятно.

Сегодня принято потешаться над новой хронологией Фоменко. Фоменко объединил фигуры разных исторических деятелей в одного человека, тем самым ликвидировав исторический процесс. Было бы справедливым указать, что Карл Поппер сделал с историей мысли то же самое. На главный вопрос минувшего века «Что предпочесть для принципа организации общества – права привилегированного меньшинства или права большинства?» – ответ прозвучал так: предпочесть следует права состоявшейся свободной личности. Простите, а с булочниками и электриками что делать станем?

Между тем общественный конфликт исчезать не желал, из минувшего века перекочевал в век нынешний, оставшись нерешенным.

То, что определяет разницу между коммунизмом и фашизмом, формулируется достаточно просто. Коммунизм декларировал легитимное равенство (как заметил Черчилль, технически равенство было достижимо в нищете). Фашизм провозгласил легитимное неравенство – то есть хорошее существование избранных за счет уничтожения неполноценных.

Демократия – питательная среда, дающая возможность обоим принципам проявиться. Любая крайность чревата насилием. Именно на это указывают последователи Арендт, сравнивающие сталинские и гитлеровские лагеря. Не все ли равно жертве? – в этом есть горькая правда.

Лагеря уничтожения (то есть серийного удушения людей низшей расы) сталинизмом созданы не были – в России убивали иначе: чудовищными условиями и рабским трудом, расстрелами и пытками, голодомор унес неимоверное количество жизней. Сегодня принято ставить знак равенства между сталинизмом и нацизмом, хотя последней черты, то есть планомерного истребления детей, удушения младенцев на конвейере – в сталинских лагерях не перешли. Сталинские лагеря истирали людей до однородной массы равных, гитлеровские лагеря – проводили прополку человечества, удаляли сорняки, поскольку еврея перевоспитать невозможно. И то, и другое – кромешное зло. Но это разное зло, и надо знать – чем зло рознится. Зло вообще многолико. От холеры умирают так – а от чумы умирают иначе, а от рака – еще по-третьему. Если врач считает, что всякая болезнь – суть проявление нездоровья, он в целом прав, но лечить он не может.

Сегодняшний мир сознательно вытоптал принцип директивного равенства – и если думать, что коммунизм и фашизм это одно и то же, то бояться фашизма больше не надо. Но это не одно и то же. Здесь мировой Фоменко ошибся.

Закономерное превращение демократии в олигархию, обособление обслуги в сонм избранных, выделение наиболее успешных как креативного класса, который возьмут в будущее, обозначение прочих граждан как несостоятельных (ср. быдло, анчоусы) – есть не что иное, как родовые признаки фашизма.