Хроники Эмбера I-II

Желязны Роджер Джозеф

— Сколько времени я здесь пробыл?

— Четыре месяца и десять дней.

— Что нового в Эмбере?

— Эрик правит государством. Других новостей нет.

— Где Джулиан?

— В Арденнском лесу, командует войском.

— Почему?

— С некоторых пор какие-то загадочные существа стали проникать к нам из других отражений.

— Понятно. А Каин?

— Развлекается в Эмбере. В основном пьет вино и ухаживает за женщинами.

— Жерар?

— Назначен адмиралом флота.

Я вздохнул с облегчением. Честно говоря, я боялся, что Жерар попадет в немилость после того, как он увел эскадру на юг, освобождая мне путь.

—

О Рэндоме ничего не слышно?

— Он — пленник, но находится под домашним арестом.

— Что? Рэндома взяли в плен?

— Да. Он прошел Лабиринт в Ребмэ и переместился в Тронный зал Эмбера. Прежде чем его схватили, он успел ранить Эрика из арбалета.

— И его не казнили?

— Ходят слухи, что Рэндом женат на дворянке из Ребмэ. А Эрик в данный момент не хочет осложнять отношений между королевствами, одно из которых является зеркальным отражением другого. У Муари сильное войско; поговаривают, Эрик намеревается на ней жениться и сделать своей королевой. Интересные слухи, хотя, конечно, глупо им верить.

— Да, — согласился я.

— Вы ведь очень ей нравились, правда?

— Может быть. Откуда ты знаешь?

— Я присутствовал в Тронном зале, когда Рэндому произносили приговор, и мне удалось с ним поговорить. Миледи Вайа, его жена, попросила разрешения жить вместе с мужем под домашним арестом. Эрик до сих пор не решил, что ответить.

Я с удивлением подумал о слепой женщине, которую никогда не видел.

— Как давно это произошло? — спросил я.

— Мм-мм… Рэндом появился в Эмбере тридцать четыре дня назад. Вайа подала прошение неделей позже.

— Она, должно быть, странная женщина, если действительно любит Рэндома.

— И я так думаю, — согласился Рейн. — Более неподходящую пару трудно себе представить.

— Если увидишь Рэндома, передай ему привет и вырази мое сочувствие.

— Хорошо.

— А где мои сестры?

— Дейдра и Льювилла остались в Ребмэ. Леди Флоримель осыпана милостями и стала одной из первых придворных дам. Я не знаю, где сейчас Фиона.

— О Блейзе я тебя не спрашиваю. Уверен, что он погиб.

— Наверное, — сказал Рейн. — Хотя тело его так и не было обнаружено.

— О Бенедикте ничего не слышно?

— Нет.

— А о Бранде?

— Ни слуху ни духу.

— Что ж, будем считать, я достаточно подробно расспросил тебя о своей семье. И хватит об этом. Ты сочинил какие-нибудь новые баллады?

— Нет, — ответил Рейн. — Работаю сейчас над «Осадой Эмбера». Не знаю, станет ли мое произведение популярным, но запретят его в любом случае.

Я протянул руку через маленькое окошко в углу двери.

— Я хочу пожать тебе руку, — сказал я, и тут же почувствовал прикосновение его пальцев. — Спасибо тебе за все, но больше не приходи. Глупо так рисковать.

Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел.

Я нащупал пакет с едой, вскрыл его и до отвала наелся мясом — самой сытной пищей, которая там была, — и хлебом. Оказывается, я совсем забыл, что есть можно вкусно. Затем меня стало клонить ко сну, и я задремал, а проснувшись, откупорил бутылку вина.

В моем ослабленном состоянии потребовалось совсем немного, чтобы захмелеть. Я закурил сигарету, уселся на соломенный тюфяк, облокотился о стену и расслабился.

Я помнил Рейна еще ребенком. В те времена я был взрослым молодым человеком, а он — кандидатом в королевские шуты. Придворные издевались над тощим неглупым пареньком, кто

как мог. Кстати, я тоже не был исключением. Я сочинял музыку, писал стихи, а он достал где-то лютню и научился на ней играть. Вскоре мы начали петь на два голоса, и я к нему привязался. Потом мы попробовали сочинять вместе, и хотя у него плохо получалось, я старался лишний раз похвалить его, испытывая в глубине души раскаяние, что издевался над ним раньше. К тому же я научил Рейна владеть шпагой, и ни ему, ни мне не пришлось пожалеть об этом. Спустя несколько лет он стал придворным музыкантом Эмбера. Рейн считался моим пажом, и когда начались войны против темных сил из отражения Вейрмонкен, я пожаловал ему грамоту на дворянство, и мы сражались с ним бок о бок. Я посвятил его в рыцари на поле битвы при Джонс Фоллз, и он того заслуживал. Рейн продолжал сочинять стихи и музыку и вскоре превзошел меня, своего учителя. Он всегда носил малиновые одежды, а слова его были — чистое золото. Я любил его, как друга, одного из немногих в Эмбере. Правда, я никогда не думал, что он рискнет принести мне передачу. Никто другой не осмелился бы меня навестить. Я сделал глоток вина за его здоровье и закурил вторую сигарету. Рейн был хорошим человеком. Мне пришло в голову, что Эрик рано или поздно лишит его звания придворного музыканта.

Окурки и (спустя некоторое время) пустую бутылку я выкинул в дыру для уборной. Неожиданная проверка могла уличить меня в том, что я «развлекаюсь», и тем самым я сильно подвел бы Рейна. Я съел все, что он принес, и впервые за время заточения почувствовал себя сытым. Последнюю бутылку вина я приберег на тот случай, если мне захочется напиться и хоть ненадолго обо всем позабыть.

Это произошло довольно скоро, и, отоспавшись, я вновь вернулся к своим думам.

Я надеялся, что Эрик не знает всех скрытых сил, которыми обладали члены нашей семьи. Просто не может знать. Да, конечно, он был королем Эмбера. Но не таким, как отец, обладающий колоссальными знаниями и умеющий применять их на деле. А значит, у меня имелся один шанс на миллион, ничтожный, но драгоценный, мысль о котором не давала мне сойти с ума в минуты самого страшного отчаяния.

Хотя, возможно, какое-то время я был безумен. И сейчас, очутившись в Царстве Хаоса, я не могу вспомнить многих дней своего пребывания в темнице. Чем они были заполнены — тайна, и я не собираюсь обращаться к психиатру, который сорвет с нее покровы.

К тому же, милые мои врачи, вряд ли кто-нибудь из вас способен лечить членов нашей семьи.

Я лежал на соломенном тюфяке, мерил шагами пол. Меня окружала тьма. Я стал очень чуток к звукам. Я слышал шуршанье крысиных лапок по соломе, отдаленные стоны узников, эхо шагов стражника, оставляющего поднос у двери. По звукам я научился с точностью определять расстояние и направление.

Видимо, я стал также более восприимчив к запахам, хоть и старался не обращать на них внимания. Я мог бы поклясться, что в тошнотворном воздухе камеры долгое время держался запах гниющей плоти. Интересно, что произойдет, если я умру? Сколько бутылок с водой и кусков хлеба уберут, прежде чем стражнику придет в голову проверить, жив ли его узник?

Ответ на этот вопрос мог оказаться для меня крайне важен.

Запах смерти и разложения держался в камере не менее недели.

Как я ни сдерживался, как ни боролся с искушением, в конце концов у меня осталась одна пачка сигарет.