Хроники Обетованного. Осиновая корона
Шрифт:
***
Внутри пахло смолой и хвоей (а чего ещё, собственно, ожидать от сосны?..), но на внутренней стороне двери висел светящийся, окружённый незнакомыми Уне знаками - или рунами?
– дубовый листок.
Под ногами лежал ковёр из хвои, травы и мелких веточек; по нему были разбросаны синие цветы. Божья коровка звучно протопала к дальней стене и безучастно замерла возле неё, как красно-чёрный комод.
Потолок был низким: Уне пришлось слегка наклониться, а Шун-Ди - согнуться в полупоклоне. Если не считать хвойного же покрывала на постели, Льёни, обёрнутых
Хозяин сел в крошечное кресло-качалку и теперь смотрел на них, задумчиво подперев рукой впалую щёку. Уна решилась оглядеться - и поняла, какому сильному заблуждению поддалась. Зеркало дождём осколков билось в её мысли, крича о магии, магии повсюду, в каждой жилке этой сосны. Особой, древней и чистой магии, волшебства-игры, которое люди обречены не понять. Чтобы играть, им (нам, исправилась Уна) не хватает мудрости или отваги.
Может, Лис прав? Может, она даже сейчас себе лжёт?..
Щёку Уны задело что-то пушистое; она подняла голову и увидела жёлтые перья, сыпавшиеся с потолка, как медлительный снегопад. Они появлялись из пустоты над лампой - роем светлячков - кружились и плавно опускались на ковёр, а после таяли.
– Канарейка, - выдавила она, когда ещё несколько перьев упали ей на ладонь. Шун-Ди серьёзно кивнул:
– Много канареек. Боуги часто умеют говорить со зверями и птицами. Те могут отдать или посмертно завещать им свой мех, кости или перья - если захотят.
Посмертно завещать... Уна зябко скрестила руки на груди: звучало не слишком приятно. Но, возможно, в чём-то честнее, чем бойни, устраиваемые людьми.
Шун-Ди столько всего знает о западе. Странно, что ей - с её педантизмом одинокого подростка, захотевшего изучать философию, - до сих пор не пришло в голову брать у него уроки. Со злобным удовольствием она представила, как скривился бы Лис.
Из тёмного угла за берёзовым (и откуда тут берёзы?..) чурбачком послышался вопрос. Голос был звонким и чистым, как у девочки лет десяти.
– Хозяйка спрашивает, не желаем ли мы земляничного варенья, - улыбнувшись, перевёл Шун-Ди.
– Думаю, лучше согласиться.
Уна нервно заверила его, что согласна целиком и полностью. Из-за чурбачка выступила низенькая женщина-боуги - с рыжими кудряшками и внимательным, цепким взглядом раскосых глаз. В острых ушах, покрытых пушком, покачивались серьги-ящерицы; Уне показалось, что одна из них шевелит хвостом, и она понадеялась на игру света. Зелёное платье женщины едва прикрывало бледные коленки; она подошла к креслу Маури и вдруг, не смущаясь посторонних, поцеловала мужа в губы. Отведя взгляд, Уна заметила на чурбачке глиняную чашу, наполненную светло-красной, источающей сладость массой. Ложка, помешивая её, двигалась сама по себе. В часах-ходиках на шкафу - сплетённом из веточек, будто корзина, - возилась явно живая кукушка.
Маури со смехом отстранил жену и заговорил.
– Хозяйку зовут Руми Ягодка, - потирая смуглый лоб, сообщил Шун-Ди.
– А нам, из уважения, нужно звать её просто Руми... Нам предлагают присесть.
Уна ещё раз растерянно осмотрелась. От волнения её начало потряхивать; переполненное магией, чужим воздухом и усталостью тело требовало отдыха. Но в доме Маури не было видно ничего, пригодного для сидения, - кроме постели и пола, естественно.
Они должны сесть на колени или скрестив ноги, как делают в Минши? Стыдясь своей беспомощности, Уна потянула Шун-Ди за рукав.
– Он сказал: куда хотите, - вздохнул купец.
– И что это значит?
–
Уна оценивающе взглянула на рыжую чету, уместившуюся в одном кресле - они тихо ворковали, точно юные влюблённые. Невидимая раньше дверца растворилась на берёзовом чурбачке; четыре блюдца друг за другом вылетели оттуда, и ложка бодро принялась раскладывать по ним варенье. Интерес к гостям, казалось, иссяк. Уна почувствовала, что начинает злиться.
– Я хочу сесть на стул, - громко сказала она, как бы невзначай прикоснувшись к зеркалу.
– Обычный деревянный стул. Сейчас же.
Прямо за её спиной по ковру зашуршали ножки; Уна села, не оборачиваясь и не изменившись в лице. Боуги благосклонно прервали воркотню. Глаза Шун-Ди округлились от восхищения.
Уна знала: это не её магия, а дома-сосны, зачарованного холма боуги. Но не грех показать остроухим созданиям, что и они - отнюдь не жалкие, ни на что не годные великаны.
И не совсем те, кто переплывает океан, дабы разобраться с личными проблемами.
– Моему другу - такой же, пожалуйста, - спокойно сказала Уна. Эта просьба тоже исполнилась; ещё через секунду она обнаружила перед собой и Шун-Ди маленький, но удобный столик - перья несчастных канареек, казалось, скоро заменят на нём скатерть. Ни одно перо, впрочем, не попало в посуду, аккуратно выстроившуюся тут же: в блюдца с вареньем, корзинку со свежим хлебом (серебряный ножик кромсал его, кровожадно посвистывая в воздухе) и горшок золотистого, мягчайшего на вид масла - как слышала Уна, главной гордости боуги.
Руми соскочила с колен супруга, одёрнула платье и, подавая пример, подошла к столу. Её пухлые, детские на вид руки замелькали над хлебом; Уна, забывая моргать, смотрела, как чары боуги наполняют всё новые и новые миски какими-то кореньями, ягодами и тушёными грибами в облаке дивного запаха. Уна поняла, что нестерпимо проголодалась, а о корабельной еде ей даже вспомнить противно (странно, почему раньше об этом не задумывалась?). Шун-Ди, как обычно, достал свои чётки и шёпотом прочёл короткую молитву Прародителю - лишь потом, почтительно кивнув Руми, взялся за хлеб. Уна, остерегаясь снова проявить дерзость, повторила за ним.
Сладковатое, нежное масло таяло на языке. Через комнату перелетел пузатый медный чайник (интересно, откуда они берут медь?); Руми удостоила его короткого взгляда, и из носика полился травяной отвар. Уна узнала запах мяты и ромашки - совсем как в детстве, в Кинбралане... А потом запретила себе расслабляться и отставила чашку.
Маури, оставшийся в кресле, по-прежнему раскачивался в нём с однообразием маятника. Откуда-то к нему подлетела горстка сосновых шишек, и теперь боуги забавлялся с ними: приняв крайне серьёзный, озабоченный вид, силой мысли складывал в спирали, круги, треугольники... Иногда шишки задевали его нос, длинный и острый, точно клюв цапли, но никакой реакции за этим не следовало.
Люди, пожалуй, сочли бы его сумасшедшим.
А ошиблись ли бы?..
– Спроси, могу ли я изложить свои вопросы и просьбы, - попросила она Шун-Ди. Для убедительности официального тона пришлось представить на месте рыжих коротышек лорда Иггита (тоже, да простят её боги, не особенно высокого).
– Он готов слушать, - перевёл Шун-Ди, когда Маури лениво промямлил ответ. Он был так поглощён своими шишками, будто принимал людей с востока каждый вечер.
Руми, наколов на вилку пару грибов, непринуждённо плюхнулась на постель. Она не прекратила жевать. И вряд ли можно надеяться, что прекратит ради истории чумазой чужеземки с драконом-недорослем.