Хроники Проклятого
Шрифт:
– Отлично, – подтвердил месье Корсак и положил рядом свой фрагмент. Части монеты легко соединились между собой, и стало видно большую часть изображения на аверсе. – Ваша очередь, мистер Розенберг.
Человек, представившийся Алексом Розенбергом, молча положил на стол третью часть золотого, и на аверсе отчеканенного много веков назад солида [95] возник цельный профиль императора Константина. Зубцы на всех частях монеты совпали настолько точно, что рассмотреть, не приглядываясь, место соединения было достаточно непростой задачей.
95
Солид (от лат. –
– С формальностями покончено, господа. Я предлагаю заказать еду, а она тут превосходна, уж поверьте моему опыту, и во время трапезы обсудить причину, по которой мы были сюда направлены. Как я понимаю, все собравшиеся здесь – люди не религиозные и никаких разногласий по поводу пищи у нас не возникнет?
– Если вы имеете в виду меня, – сказал Розенберг с улыбкой, – то никаких возражений и быть не может. Давайте не будем путать идеологию тех, кого мы представляем, с практической частью, за которую отвечаем непосредственно мы. Будет проще, если мы сразу поймем друг друга. Так, господа?
Оба собеседника кивнули.
– Приятно слышать, – продолжил Розенберг. – Давайте сделаем заказ…
Как выяснилось, все трое достаточно неплохо разбирались в тонкостях французской кухни, и потому быстро определились с выбором вина и основных блюд.
Пока официант, под бдительным оком мэтра, сервировал стол, разговор шел ни о чем: о погоде, о том, что зима в этом году была мягкой, если не считать нескольких дней в феврале, о катании на лыжах в Шамони и превосходных устрицах, которые подают весной в одной небольшой таверне в Довиле.
Коснувшись Довиля, разговор перешел на азартные игры, перепрыгнул от холодных вод Ла-Манша под ласковый ветерок Монте-Карло…
И только когда официант покинул зал, оставив собеседников одних, тот, кого называли синьором Таччини, начал разговор.
– Ваш фокус с отключением камеры мне понравился, месье Корсак. Просто и технически безукоризненно. Если я вас чем-то задел, то прошу меня простить. Поверьте, я говорю, как представитель организатора этой встречи, можно сказать – приглашающая сторона – все только во имя нашей совместной безопасности…
– Охотно верю, – легко согласился Корсак, намазывая на небольшую гренку нежный, как масло, гусиный паштет. – Именно потому, господа, я положил на стол джаммер. Обратите внимание – не спрятал, а положил на виду. Чтобы ни у кого не было иллюзий. Наша беседа пройдет без свидетелей. Никто не помешает вам потом изложить ее начальству, но только своими словами, уж простите…
Розенберг демонстративно пожал плечами, показывая, что эта часть информации его не интересует и он обсуждать ее не намерен.
– Хочу напомнить, – продолжил месье Корсак с улыбкой, – что наши договоренности включают в себя не только полную конфиденциальность беседы. И еще то, что каждая из сторон приходит и уходит со встречи абсолютно свободно. А слова «абсолютно свободно» как-то плохо совмещаются со слежкой, даже во имя безопасности. Я, синьор Таччини, в Париже чувствую себя безопасно. Я, знаете ли, почти везде чувствую себя безопасно, даже в Картахене. Я достаточно ясно высказал свои мысли?
Таччини молча подвигал желваками и только потом ответил, подняв на собеседника карие, с золотинкой у зрачка, глаза:
– Я уже извинился, месье Корсак…
Корсак аккуратно откусил от крошечного хлебца с паштетом и двинул бровью – мол, проехали.
– Итак… – спросил Розенберг, – в чем, собственно, дело? Вы были инициатором, сеньор Таччини, так что, может быть, возьмете за труд объяснить такой странный формат проведения встречи?
– Вполне, – отозвался Таччини, сделав глоток белого вина. – Люди, пославшие меня, считают, что дело, по поводу которого мы инициировали процедуру, касается только трех конфессий.
Розенберг сначала улыбнулся, а мгновение спустя и рассмеялся приятным, звучным смехом, от чего стал выглядеть еще лет на пять моложе.
– Забавно, – констатировал он, откидываясь назад. – Я, по наивности, полагал, что люди, которых я представляю, ни к одной из ваших конфессий и ко всем вашим спорам отношения не имеют. Для нас все кончилось на Ветхом Завете, так что какие у нас с вами общие интересы, господа? Я что-то не припомню…
– В рамках договоренности, господин Розенберг, мы обязаны поставить ваших нанимателей в известность, если события, за которыми мы наблюдаем, могут представлять угрозу для иудаизма отдельно или привести к конфликту между исламом, иудаизмом и христианством…
– Я знаю суть Договора. Но каким образом археологическая экспедиция, работающая на Мецаде и занимающаяся еврейской историей, может представлять опасность для людей, интересы которых я представляю?
– Никаким, – ответил Таччини. – Скажу вам больше… Если бы Мецада не располагалась на вашей территории, мы бы и слова вам не сказали… Нам не нужна помощь ваших нанимателей, господин Розенберг. Нам нужно их невмешательство на очень короткий период, буквально на несколько суток, если мы, конечно, решим перейти к активным действиям…
Корсак перестал жевать и внимательно посмотрел на невозмутимо цедящего вино итальянца.
– К активным действиям? – переспросил он. – На территории Израиля? Вы, синьор, здоровы? Понимаете, о чем говорите? Или это какой-то розыгрыш?
Таччини внимательно посмотрел на собеседника, и взгляд этот не выражал никакого дружелюбия, скорее – напротив, человек, на которого посмотрели таким образом, должен был чувствовать себя не совсем уютно.
– Господа, – сказал итальянец, не скрывая иронии. – Я прекрасно понимаю, что никакой симпатии между нами нет и быть не может. Но давайте проявим друг к другу уважение – тут нет глупцов, не так ли? Понятно, что все мы, приехавшие сюда, отнюдь не случайные люди, встретившиеся за обедом, а вполне компетентные сотрудники определенного рода негосударственных служб, прибывшие на совещание. Мы видим друг друга в первый и, скорее всего, в последний раз, что вряд ли вызовет сожаление у каждого из здесь присутствующих. Но сегодня мы должны обменяться информацией, как на брифинге, и найти общий язык… Находили же его до нас наши предшественники? Находили, несмотря на коренные разногласия и даже личные счеты! А ведь между ними было не больше общего, чем между нами сегодня… Я понятно излагаю мысль?