Хроники Януса
Шрифт:
Если бы я мог описать глаза Плинии, когда она увидела меня тогда. Я впервые обнял её.
Всё это время я держал в уме наши отношения с Фабией: я знал, что рано или поздно Плиния о них узнает и мысленно готовился к этому.
Мы встречались всё чаще и чаще. В отличие от Фабии, моё чувство нарастало очень быстро и вскоре перешагнуло грань дружбы, хотя не достигло такой же ясной неопределённости как в отношениях с Фабией.
Я не оговорился, назвав эту неопределённость «ясной», ибо наши с Фабией отношения достигли кульминации, когда мне лишь следовало сказать себе самому (и заодно ей тоже) просто «да» или «нет».
Вы тогда спросите, что же я чувствовал к ним обеим? Мой ответ будет таков.
Я не прилагал никаких усилий и не торопил время. Наконец настал момент, когда я и Плиния решили что будем вместе… Но чем больше наше чувство росло, тем более я замечал как её глаза вдруг без видимой причины делались грустны, словно некая тайная мысль терзала её. Она не назвала мне причину, как я не выспрашивал. Вскоре, однако, я догадался что тяготило её. Она узнала о Фабии.
Тогда я честно рассказал ей, что мы дружим с детства. Но я сказал, что мы не сделали выбора и, конечно, мы с Фабией не делили ложа. Она внимательно слушала мой рассказ. Когда я закончил, она посмотрела на меня и проговорила, едва сдерживая слёзы: «Я не хочу мешать вам. Фабия Амбуста красива и умна, у ей знатная семья. Зачем я тебе нужна, Луций?» – «Ты нужна мне потому, что я искал тебя всю жизнь, – сказал я и добавил: – Теперь мой поиск закончен. Просто скажи согласна ли ты стать моей женой.» Ответ я прочёл в её глазах. Они сияли как солнце после дождя.
Фабия же, видя мою перемену, не могла понять что со мной произошло. Мы виделись всё реже и реже. И вот, настал день когда я и вовсе перестал заходить к ней и отвечать на записки её посыльных. Вскоре у нас произошёл окончательный разрыв, о котором я ещё расскажу.
Я помню день, когда пришёл к отцу для разговора. Отец стоял у окна, держа листок какого-то растения из гербария и рассматривал его. Я спросил как он находит Плинию Орестиллу. Отец молча продолжал рассматривать листок. Затем сказал, не поворачиваясь: «она славная девушка и, наверное, станет кому-то доброй женой». Я сделал шаг вперёд и произнёс: «она станет моей женой, отец ". Он тотчас обернулся и внимательно посмотрел на меня. Затем подошёл ко мне. Он вдруг понял, что с Фабией у меня было кончено. Я подумал, он спросит почему. Но он не спросил. И, думаю, вряд ли хотел знать причину. Тогда я сказал: «отец, я прошу твоего благословения на брак». Он долго не отвечал, затем вздохнул и промолвил: «Ты знаешь наши традиции. Но есть традиции в традициях. В роду Ветуриев отцы никогда не принуждали сыновей к выбору жён. Не буду я и. Если ты решил, да будет так».
Я преклонил колено. Он возложил ладони мне на голову.
Ода шесту канатоходца
Я прежде рассказал об отношениях с Фабией с нашего детства и до шестнадцати лет. Теперь я расскажу о них, когда нам стало по двадцать и до того, как я встретил Плинию.
Так принято, и это дань традиции происхождения, что, встречаясь, молодые люди и девушки из нашей среды держатся чопорно и несколько зажаты из-за довлеющей ответственности за слова и действия, которые могут быть истолкованы превратно или, чего хуже, перерастут в слухи и сплетни. Дело не в возможном вреде для их юношеской репутации (хотя и это тоже) а, главным образом, для репутации их родителей и рода как такового. Репутация для римского патриция это всё. Знать печётся о репутации с пелёнок, ибо без неё не построить ни карьеры, ни заиметь симпатий простых граждан.
Всё это, однако, не касалось нас с ней. Мы умели лицедействовать, ибо без этого римской знати никуда. Просто тогда, как для многих это было естественной чертой характера, для нас это было лишь игрой. Мы, особенно, Фабия – умели различать фальш за фасадом правды. Мы сохранили всю нашу детскую искренность друг к другу и к тем, с кем были близки.
Вспоминая о своих чувствах к Фабии тогда – я подчеркиваю, тогда – я думаю, что она была мне как сестра. Порой циничная и язвительная. Порой надменная и жестокая и, вместе с тем, очень ранимая. Порой необыкновенно бескорыстная и готовая на всё ради меня. Это при том, что, как я говорил, внутри она была вся сплошь соткана из противоречий. Но как сестра, не возлюбленная. В этом была вся правда.
Мне было легко с ней. Мы не следили за языком и говорили как простолюдины, заливаясь смехом от собственных шуток, порой достаточно плоских. Мы знали, что есть правила и отступления от них есть признак дурного воспитания, ибо знать можно всегда различить по речи, манерам и выражению лица… Но, тогда на скамейке в саду перед фонтаном, мы жевали виноград и выплевывали косточки. Мы словно плевали на эти правила. Мы могли шутить, сплетничать и обсуждать что-то или кого-то, не стесняясь в выражениях. Фабия, при этом, несмотря на свой острый язык, всегда знала границы со мной. Других же она не ставила ни во что. Если бывало так, что я воспринимал на свой счёт что-то как обидное или насмешку, она тотчас извинялась и не позволяла себе подобного со мной впредь. Я ценил это. Я понял, что она очень дорожит дружбой со мной. Вскоре по мере взросления наша дружба стала переходить в нечто большее…
Здесь я вплотную подошёл к ответу на вопрос: а любил ли я её. Фабия Амбуста, как полыхающий огонь, была способна воспламенить страсть в любом молодом человеке моих лет. Говорят, любовь без страсти – как вино со вкусом воды. Мои чувства к ней тогда были, как и она сама, противоречивы и колебались от восторга до неприятия. Так, по сути, было с самого детства. И вот, спустя время я понял, что моя страсть к ней любовью не была, как я тогда себя ни старался убедить в обратном. Было бы лицемерием скрывать, что к двадцати годам я едва сдерживал эту страсть – полагаю, Фабия тоже испытывала подобное ко мне, и мы оба были в шаге чтобы её разделить. Но мы, также, знали, что наши рода древние и уважаемые, и вещи само собой разумеющиеся для простолюдинов у нас имели бы иной толк. Если бы наша близость была раскрыта и она не закончилась бы браком, это был бы вызов нравам и наши семьи подверглись бы осуждению. Страх за безрассудство довлел над нами.
Юношеские фантазии далеко уводили меня – и во вне, и наяву. Я не без оснований думал, что в Эрот пустил стрелу в её сердце, на наконечнике которой было выбито её имя… но, смею утверждать, рассудка и зрелости у ней было намного больше моего. Это не я, это она сдерживала меня, так как если бы она захотела, давно могла бы меня соблазнить – и этим принудить жениться на ней. Однако Фабия было честна со мной. Тогда я ещё не набрался храбрости спросить что она думает… или лучше так: могла ли бы она представить себе супруга с набором таких качеств как у меня? Поэтому для начала я спросил об этом самого себя.
Я пришёл к мысли, что в самом начале наших отношений Фабия с её умом выверяла всевозможные варианты – я снова говорю о тех молодых патрициях, отцы которых сватались к ней. Среди них были всякие. Были и откровенные дурни, но были и весьма достойные молодые люди. Поэтому, когда наши отношения были ещё просто дружескими, и наши родители не договорились породниться, я подчас видел её проводящей время с очередным ухажёром, и уже представлял, что скоро я узнаю о её помолвке – и я нисколько не ревновал…