Художественная интеллигенция
Шрифт:
В любом деле, не лишенном творческой искры, найдется несколько основных штампов (стереотипов). Так, в театральной среде различают штампы, заимствованные у предшественников; вторую группу штампов составляют личные актерские штампы; третью, по В.И. Немировичу-Данченко, образуют общеактерские штампы. Четвертая категория штампов относится к области драматургии, а в пятую входят режиссерские штампы.
Перечисленные штампы легко видоизменяются, их можно экстраполировать не только на искусства. Отметим, что поборники всяческих творческих систем нацелены на изгнание, преодоление стереотипов,
Установки 3. Фрейда, приведенные выше, ставят под сомнение необходимость такой фронтальной атаки, ибо изживание штампов как некоего чужеродного элемента упускает моменты психологической усталости, не берет в расчет интеллектуальные и физические возможности (особенности), когда актер (художник) хотя бы на время отрешается от творческой гонки, прячась под сенью тех или иных стереотипов. Более того, "клише становится полноправным элементом творчества, и в этом качестве ведет себя вполне творчески и оказывает вполне творческое воздействие – то есть волнует".
Мы устроены сложно, непредсказуемо, и каждое категорическое прокрустово ложе рассыпается в прах от соприкосновения с реальностью. Почти слово в слово мысль Фрейда подхватывает и развивает наш современник: "Как только устанавливается критерий приличия, появляются люди, усматривающие смысл жизни в нарушении этого критерия. Как только большинство приходит к общему согласию относительно того, что считать нормальной жизнью, тут же образуется презираемое меньшинство, изгои общества, которые считают эту норму адом". Автор следует далее Фрейда, настаивая на том, что "настоящая свобода подразумевает и свободу от перемен, от какого-то будущего, от будущего вообще", рассматривает поведение киногероев, которым претит любое насилие и давление, от кого бы и от чего бы оно не исходило – от времени, пространства, людей, животных, собственного и чужого тела.
Нельзя не остановиться на стереотипном восприятии художественных образов как среди художественной интеллигенции, так и среди "потребителей". Кстати, и между последними нет четкой разницы, т.к. сама художественная интеллигенция в целом является потребителем части своего труда.
Интенсивное формирование стереотипов обусловлено одноплановыми общественными отношениями, застывшими и канонизированными формами и жанрами искусств, интенсивным техногенным распространением прекрасного, что превращает его в свою противоположность, или многочисленными подделками (суррогатами) под истинные творения искусства и литературы.
Конечно, проблемы пропаганды произведений искусства не всегда следует смешивать с вопросами "массовой" культуры, когда насаждение духовного ширпотреба рассчитано на пассивное мышление и направлено на формирование стереотипной личности.
Проблема шаблонности представлений о прекрасном в сознании людей противоречива. Стереотипность восприятия художника в процессе создания образа или вне его в конце концов выхолащивает содержание, низводя его до мало значащих символов, подменяет высокое и значительное рядом готовых реакций; штампы порождают эмоциональную глухоту, суживают представление о прекрасном, превращая определенную категорию людей в существа, не восприимчивые к новому, если оно лежит вне усвоенных
Вспоминается Экзюпери, который утверждал, что для людей нет садовников. Младенца Моцарта, как и других, пропустят через штамповочный пресс. Моцарт обречен.
Упомянем в этой связи оригинальное сочинение Ю.Давыдова "Искусство как социологический феномен", в котором автор повествует о стандартно-потребительском отношении к эстетическим явлениям: приученная веками не замечать проявления неповторимой жизни ни вокруг себя, ни в себе публика охает и ахает, умиляется и восхищается красотой, мимо которой только что шествовала с завязанными глазами, стоит только ее, эту красоту, заключить в рамочку.
Для восприятия художественной ценности и красоты вообще в человеке должна быть природная предрасположенность. Можно продолжить мысль: если бы искусство было сильно, то сотня-другая по-доброму умных и прекрасных книг, тысяча превосходных полотен давно изменили бы людскую жизнь. Однако трагедия заключается в том, знание, даже восхищенное преклонение перед общечеловеческими ценностями не всегда порождают доброту, милосердие и терпимость. Превращенные в догмы упомянутые ценности могут привести к негативным последствиям, как и любые другие догмы.
Искусство далеко не всегда спасает от жестокости. Оно во многом само по себе – в рамке, в книге, в ноте, на которые внимание обратят или не обратят, не говоря уже о том, поймут или не поймут, примут или не примут. Помимо этого подлинное искусство не навязчиво, не агрессивно (в отличие от тиражированного). Это подчас воспринимается как слабость, ненужность, вторичность.
Художник переосмысливает волнующее его прекрасное и безобразное, интуитивно смешивает их в разных пропорциях и пропускает через свои чувства. Однако в этом величии и его трагедия, ибо охватить все, отыскать и высказать суть социального или природного явления не удавалось никому. Он дает лишь свою интерпретацию материального и духовного. Художественная истина скрыта от него, но извечное стремление к ней составляет его счастье.
Художник, который поставил свой метод на поток, начинает повторяться.
Удовлетворенность мастера искусства собой носит, правило, непостоянный характер. Он – раб своего таланта. Художник обречен – его талант не дает ему ни часа передышки.
Может быть, это и есть тот исконный критерий, который отличает истинного художника от остальных людей? Однако в таком же положении находятся ученые, пытающиеся решить вечные и очередные проблемы; исследоваватели всех рангов и неутомимое племя изобретателей…
Вообще, человеку творческому уготована участь Сизифа: вкатил камень на вершину, вытер пот со лба, радостно вздохнул, улыбнулся солнцу и посмотрел на мириады глыб у подножия горы и публику, жаждущую зрелищ. Но и это далеко не все.
Красота и уродство, третируя друг друга, объективно порождают тусклую косность. Гений (талант) и бездарность, пренебрежительно снисходя друг к другу, объективно устремляются к исходному пункту, от которого берет начало усредненность. Ум и глупость, презирая свою противоположность, способствуют процветанию серенькой обыденности.