Хулио Кортасар. Другая сторона вещей
Шрифт:
Обратимся в этой связи к отчету «Национальной комиссии по учету без вести пропавших», в кратком изложении:
В течение семидесятых годов Аргентина подвергалась террору, как со стороны крайне правых, так и со стороны крайне левых, – явление, которое имело место во многих странах. То же происходило в Италии, где в течение многих лет продолжалась безжалостная деятельность фашистских организаций, Красных бригад и прочих объединений такого же толка. Но эта нация никогда не забывала о принципах борьбы за права человека, которые чрезвычайно эффективно претворялись в жизнь через обычные гражданские суды, предоставляя обвиняемым любые гарантии юридической защиты; в случае похищения Альдо Моро, например, когда один из сотрудников службы безопасности предложил генералу Делла Кьеза применить к одному из арестованных пытки, потому что, как ему казалось, тот много
В нашей стране все иначе: на преступления террористов вооруженные силы ответили терроризмом гораздо худшим, чем тот, который они победили, потому что начиная с 24 марта 1976 года мы имеем дело с всевластием и безнаказанностью государственного абсолютизма, когда похищают, пытают и убивают тысячи человеческих существ.
Наша комиссия призвана не судить, поскольку для этого существуют конституционные судьи, но выяснить судьбу без вести пропавших в течение этих мрачных лет в жизни Аргентины. Получив несколько тысяч заявлений и свидетельств, обнаружив или определив, что на территории нашей страны существуют сотни засекреченных концентрационных лагерей, и собрав более ста тысяч документов, это подтверждающих, мы убеждены, что военная диктатура обернулась самой страшной трагедией нашей истории и самой бесчеловечной. И хотя окончательное слово принадлежит правосудию, мы не можем молчать в ответ на то, что мы слышим, читаем и чему являемся свидетелями, ибо все это заходит гораздо дальше того, что может считаться просто преступным, и должно расцениваться в самых мрачных категориях, таких как преступление против человечества. Применение в качестве технического средства исчезновения людей со всеми вытекающими отсюда последствиями попирает все этические нормы ведущих религий и передовых философских течений, выработанных на протяжении тысячелетий через страдания и беды, постигшие человечество, и уничтожает их самым варварским образом. Подобная методология применялась еще до того, как военное правительство пришло к власти (действующая ныне в Тукумане организация «Независимость»). От методов, применяемых в других странах, методы в нашей стране отличаются обстановкой полной секретности; человек исчезает, его заключают в тюрьму, время идет, но никто не спешит официально возложить ответственность за произошедшее на организации, принимавшие во всем этом участие. Период действия этих методов продолжителен и распространяется на всю нацию, не ограничиваясь только крупными городами.
Понятно, что, учитывая подобные обстоятельства, Кортасар максимально использует все средства, которые имеются в его распоряжении, но понятно также и то, что он усиливает свое противостояние диктатуре, стараясь не подвергать себя необдуманному риску, хотя в полной мере избежать его нельзя. Он осознает свою полезность как представителя интеллигенции, заинтересованного в ситуации, и мобилизует все силы для того, чтобы отстаивать критическую позицию, следовательно, он очень много выступает в печати и на различных форумах; правда, его выступления, несмотря на их яркость, не слишком отличаются эффективностью, а порой он отвергает какие-то предложения, как, например, то, которое сделал аргентинский писатель и сценарист Освальдо Байер и которое он отверг.
Идея Байера, которую он распространил среди писателей, журналистов и интеллектуалов, находящихся в изгнании, состояла в том, чтобы нанять самолет и прилететь в Буэнос-Айрес именно в тот день, когда Видела, попирая все и вся, официально вступит в права президента. Участниками этого полета, гарантии безопасности которого должна была обеспечить Евангелическая церковь Германии – она же оплачивала расходы, – были предположительно не только латиноамериканские писатели, среди которых были сам Байер, Освальдо Сориано, Хуан Рульфо и Карлос Фуэнтес, но и европейские писатели, такие как Гюнтер Грасс например, который согласился с этим проектом. В намерения входило также и то, что вместе с людьми, всемирно известными, на этом чартере прибудут в Аргентину представители международной прессы. Сразу же по прибытии и прохождении пограничной и таможенной служб Евангелическая церковь Буэнос-Айреса должна была взять их под свою защиту и сделать рупором событий путем организации конференций и выступлений писателей, прибывших в Аргентину. Учитывалась возможность того, что военные не позволят прибывшим выйти из самолета или блокируют улицу Эсмеральда, где располагалась Евангелическая церковь, но об этом как раз речь и шла: показать всему миру, что происходит в стране, находясь на ее территории.
«Когда я закончил, – рассказывает Байер, – обрисовав все детали и ответив на все вопросы,
Кортасар действительно, как мы уже неоднократно утверждали, отдавал много сил политической ситуации в Латинской Америке уже на протяжении ряда лет, и до последнего дня жизни накал его борьбы за права человека на континенте не ослабевал; настолько, что, когда американские и европейские университеты приглашали его на семинары и конференции, центральной темой которых был анализ его творчества, он отказывался, и чем дальше, тем чаще и в той же степени, он все чаще соглашался на участие в форумах, посвященных защите прав человека и осуждающих репрессивные государственные системы. В 1979 году он признается своему другу Хайме Алазраки в том, что было очевидным вот уже более десяти лет: литература в этот период жизни отодвинулась для него на второй план.
Каков же был психологический контекст, побуждавший его все более активно заниматься политикой? Откуда пришло к нему чувство политической ответственности? Кроме чилийского, аргентинского и уругвайского вопроса (эту страну. лихорадило с тех пор, как начались времена президентства Бордаберри и военной диктатуры, 1976–1984), Кортасар принимает деятельное участие в никарагуанском вопросе. Речь идет о поддержке, которую Кортасар оказывал «никас».
В период с 1936 по 1979 годы в Никарагуа правил президент Сомоса, и его семья считала страну своими частными владениями. Железной рукой диктатура сдерживала любые проявления оппозиции, и в то же время Сомоса и близкие к нему группировки контролировали все экономические ресурсы, особенно сахар и кофе, не забывая о личной выгоде в таких областях, как промышленность и общественный транспорт этой маленькой страны Центральной Америки. В результате некоторых обстоятельств и событий, начиная с землетрясения, обрушившегося на Манагуа, – когда стало ясно, что процесс коррупции в семье Сомосы не знает границ, поскольку ими была присвоена большая часть международной гуманитарной помощи, присланной с целью помощи пострадавшим от стихийного бедствия, – до убийства журналиста Педро Хоакина Чаморро, послуживших детонаторами, произошло народное восстание под руководством Сандинистского фронта национального освобождения. В 1979–1980 годах новый режим олицетворяли Даниэль Ортега, Томас Борхе и Эрнесто Карденаль, осуществлявшие национализацию крупных владений семьи Сомосы, а также их семейного банка и пытавшиеся ускорить аграрную реформу, суть которой состояла в том, чтобы поделить всю землю между крестьянами.
Кортасар с самого начала революционного процесса чувствовал себя его сторонником. Он думал, что, следуя примеру Кубы, Никарагуа сможет стать страной, где не будет эксплуатации человека человеком, – государством, где будет настоящая демократия и где богатства страны будут справедливо распределены между ее гражданами. Но особенно Кортасар рассчитывал на то, что сможет помочь никарагуанцам избежать возможных досадных «ошибок», вроде кампаний по преследованию то гомосексуалистов, то представителей интеллигенции, развязываемых в Гаване, – тех самых «ошибок», во власти которых постепенно оказывалась Куба.
В этом смысле никарагуанская модель, кроме всего прочего, в лице своих представителей, упорно и настойчиво продолжавших одеваться в униформу оливкового цвета, служившую для них символом перемен в обществе, очень мешала Соединенным Штатам, которые, в лице вашингтонской администрации, постоянно угрожали вторжением в страну американского флота. Долг Кортасара, как видел его он сам, состоял в том, чтобы в который уже раз мобилизовать международную общественность и помешать осуществлению такой возможности, особенно когда администрация Рейгана стала экономически субсидировать партизанскую антисандинистскую войну, так называемую Контру, которая вела свои действия в приграничных областях, постепенно продвигаясь внутрь страны с целью организации повсеместного противостояния гражданского населения.
Таким образом Никарагуа для Кортасара стала точкой приложения самых важных политических интересов. В нем вновь возродилась верность революции, как это было во время чилийских и аргентинских событий, о которых он не забывал в своей борьбе; он снова много ездит, принимая участие в различных форумах (кроме Никарагуа, это Италия, Мексика, США, Испания), в особенности как член совета при Комитете солидарности с Никарагуа или как участник Народного трибунала, организации, которая образовалась на основе Трибунала Бертрана Рассела.