И будем живы

Горбань Валерий Вениаминович

— Так почему же наш папка оставляет нас, — спросишь ты, — Почему он так рискует собой и нами, уезжая туда, откуда может больше никогда не вернуться? Зачем в коридоре стоит этот новый, до отказа набитый снаряжением рюкзак? Почему кусает губы и изо всех сил сдерживает слезы, чтобы не испортить последние минуты перед прощанием, твоя притихшая мама? А сам папка стоит на коленях перед твоей кроватью, прижав к губам свесившуюся во сне ручонку и жадно вдыхая твой такой родной, такой беззащитный запах?

Это сложные вопросы, сынок. Очень сложные…

Твой папа — уже большой мальчик. И он не питает особенных иллюзий в отношении правителей нашего государства. Он видел ветеранов той далекой Великой Войны, которые вынуждены

просить милостыню или торговать боевыми наградами, чтобы просто выжить в предавшей их подвиг и память стране. Он прекрасно знает, что если не вернется, то вам с мамой будет трудно, очень трудно. И если кто и не даст вам пропасть совсем, так это не те люди, которые посылают твоего папу на войну, а только те, чья кровь течет в твоих жилах. Твоя, слава Богу, многочисленная и дружная родня. Родные помогут, обязательно помогут… И все же, никто и никогда не сможет полностью заменить твоей маме мужа, а тебе отца.

Так почему же, почему?…

А у меня нет выбора.

Когда ты вырастешь, ты меня обязательно поймешь. Ты сам придешь к выводу, что бывают в жизни мужчины моменты, когда можно потерять то, что обычно подразумевается под словом «жизнь»: исправное, движущееся тело, работающий мозг, осмысленная речь. Но невозможно поступиться другим, тем, что делает это движущееся и разговаривающее существо ЧЕЛОВЕКОМ.

Можешь ли ты представить себе, чтобы твой отец, дав слово офицера и приняв в свои руки судьбу ста человек, вдруг все бросил в тот момент, когда пришло время отвечать и за свои слова и за своих новых товарищей? Неужели ты думаешь, что есть цена, за которую твой папка позволит показывать тебе вслед пальцами и говорить: «А это сын того…, что обдристался и бросил отряд, как только пришла команда ехать в Чечню!»?

Есть и другое, еще более важное. Твой папка хорошо понимает, что большую беду надо встречать не на пороге собственного дома. Не тогда, когда она уже втиснула в проем двери свое жирное и смрадное тело. Ее надо встречать на дальних подступах. Ее надо уничтожать, когда она нападает на других, пусть совсем неизвестных тебе людей. Потому что, нажравшись чужого мяса и чужих душ, она обязательно доберется и до тебя самого, до твоих родных и близких.

Все что происходит сейчас у нас в стране, это — тяжелая и страшная болезнь. Но, это безумие не может продолжаться вечно. Рано или поздно, начнется выздоровление. Те, кто вверг свою страну в эту пропасть, будут прокляты миллионами несчастных и презираемы миллионами достойных. И эти проклятья и презрение лягут страшным гнетом на негодяев и на их потомков до скончания их гнилых родов. Ни за какие миллиарды не купить им прощение, ничем не вылечить страшную проказу души, взращенную ими же самими.

Но будут благословенны те, кто станет на пути беды живой стеной, кто удержит свою страну на краю черной бездны. Их души будут чисты. Их имена будут честны. И если даже не придется им самим увидеть первые проблески нового света, их недожитые жизни станут примером, а их отважные души — ангелами хранителями для родных и близких, для всех, кто пойдет по их следам.

Много лет назад так поступили твои прадеды Кузьма и Александр.

Их война была во сто крат страшней и тяжелей. Они оба только-только отошли от страшных боев в сугробах карельского перешейка — два крестьянина, два рядовых пехоты. И у них у каждого в сорок первом была уже куча детей: мал- мала меньше. Но они снова встали в строй. Не потому, что была мобилизация. А потому, что они были мужчинами. И знали, что нужно делать, когда к их дому идут убийцы.

Да, их война была понятней и честней.

Но, кто бы не зажег пожар: маньяк-пироман, или расчетливый подлец, тушить его все равно надо. Иначе пламя пойдет дальше.

Так что, малыш, я еду драться за тебя вдали от тебя. Я еду защищать твою маму вдали от нашего с вами дома.

У меня нет выбора, мой маленький мужчина.

Но

я очень-очень-очень постараюсь вернуться!

Обещаю тебе!

Я просто не имею права не вернуться!

Грозный

Дэн сидел верхом на башне «Домового» и нехотя ковырял штык-ножом в толстом слое белого жира с малозаметными следами того, что на баночной этикетке называлось «Тушенка свиная. Экстра». Есть особенно не хотелось, недавно плотно позавтракали, но все же — развлечение. А скоро ли сорвут с места, и когда удастся поесть в следующий раз — один Бог ведает.

Утро началось с обычной бестолковщины. Сначала прошла команда готовиться к зачистке где-то на окраине города. И собрята стали спешно собирать в армейские вещмешки, удобные для коротких выездов, запас продуктов, питьевой воды и даров коньячного завода, регулярно пополняемых «по пути» с различных операций. Разгрузки же набивались боеприпасами просто до безобразно растопыренного состояния. Окраина города в штабном толковании — понятие растяжимое. И выезд на зачистку вполне мог обернуться двух-трехдневным приключением с аттракционами, типа залета в какое-нибудь осиное гнездо и последующего выхода из окружения с боями. Прецеденты уже бывали.

Не прошло и полчаса, как в очередной раз подтвердилась древняя армейская мудрость: «Получив команду, не спеши ее выполнять. Ибо скоро последует команда на отмену предыдущей».

Но настроения эта неразбериха Дэну особенно не испортила. Во-первых, его план удался на все сто: он сумел дождаться своих и попасть вместе с «Домовым» именно к ним. Так что, их группу дополнительно инструктировать и контролировать собровскому командованию не было нужды. Во-вторых, солнышко уже явно повернуло к весне и в данный момент очень ласково пригревало ему плечи, соблазняя расстелить на броне бушлат и растянуться на спине «Домового» в полное свое удовольствие. А, в-третьих (и в самых главных!), в кармане рюкзака уже лежал заблаговременно купленный друзьями и привезенный Дэну прямо в Грозный билет на самолет. На тот самый рейс, что раз в неделю, по четвергам, летал из солнечного Ростова в их далекий заснеженный, насквозь промерзший, но такой родной город.

А сегодня, между прочим, был уже понедельник. Так что, не поздней, чем завтра, он соберет свой рюкзак, попрощается с друзьями, которые за эти две недели уже вполне освоились в Грозном, и…

На броню запрыгнул Владик по кличке Ястребок, правая рука командира, спец умелый и беспощадный. Высокий, раньше упруго-гибкий, как хлыст, за последние два года он заматерел, налился жесткой, устрашающей силой. И теперь выглядел, как живая боевая машина — русский вариант Терминатора. Таких впору изображать на плакатах с предупреждениями террористам. Впечатление это усугублял его ястребиный нос, округлые, как у пернатого хищника, глаза и ярость, мгновенно вспыхивавшая в них при виде любого «черного». Совсем ненужное качество для офицера милиции, особенно, в мирной обстановке. Да и на войне предвзятость — не лучший советчик.

Тем не менее, в Чечне Ястребок оказался, как рыба в воде. А точнее, как та щука в реке, что однозначно карасям дремать не даст. Ведь еще во время учебы в училище внутренних войск, начиная с первого курса, им, зеленым мальчишкам, пришлось затыкать своими телами бреши в живых плотинах, разделивших потоки осатаневших убийц и обезумевших жертв резни в Закавказье. И с тех пор, каждое лето, в то время как сверстники из гражданских вузов разъезжались по домам, под крылышко родителей, Владик и его товарищи отправлялись в районы очередного конфликта. И каждую осень или зиму их вновь и вновь выдергивали с занятий на месяц-другой, чтобы снова выстраивать живые стены из пацанов с дюралевыми щитами и резиновыми палками перед беснующимися толпами матерых мужиков с камнями и кольями в руках, с обрезами и пистолетами за пазухой.