И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
Шрифт:
— Почему ты выключил радио, Миша?
Они говорят друг с другом по-русски. Миша хорошо знает этот язык, учил в школе, и еще английский факультативно. Лева, наоборот, умеет по-немецки только сквернословить. Миша снова вздыхает и переводит Леве то, что услышал.
— Этого, — добавляет он, — я не могу выдержать.
— Чего?
— Ну, как они о таком докладывают, — Миша возбуждается. — «Значительные потери» у израильтян, и «по меньшей мере тридцать ливанских солдат погибло». И тут же дальше этот тип говорит о беспорядках в Алжире!
— Я тебя не понимаю, — говорит лейтенант Советской Армии. Но сейчас нельзя определить ни его чина, ни национальности, потому что он раздет, как и Миша.
— «Тридцать
— Я это слышал, — говорит Лева. — И что?
— Что! — Миша все больше возбуждается. — Даже у израильтян «значительные потери» измеряются в людях. А что мы знаем об этих людях? Ничего мы о них не знаем. Любили ли они своих жен? Были ли у них дети? Что им больше нравилось, ходить в кино или на футбол? Ничего! Что это за мир, Лева?
— Ну, успокойся же! — говорит Лева, большой реалист. — Дерьмовый это мир. Ты думаешь, их предварительно paсспрашивали? Чего же ты хочешь? Подробные жизнеописания во всеуслышание? Учитывая, что на земле каждую минуту мрут тысячи людей, то днем и ночью надо было бы читать по радио только об этом и ни о чем другом, и двадцати четырех часов не хватило бы. В самом деле, Миша! Есть один анекдот.
— Анекдот — об этом? — спрашивает Миша, шокированный и удивленный; он вообще не устает удивляться своему другу.
— Идет война. Сигнал тревоги. Атака на окопы противника. Сначала, естественно, огневая подготовка. Все стреляют. Офицер бежит вдоль окопа и орет маленькому солдату, который не стреляет: «Стреляйте, стреляйте!» — «Но, господин лейтенант, как же я могу стрелять, на той стороне еще есть живые люди!»
Тишина. Миша смотрит на вершину сосны.
— Тебе не смешно?
— Нет.
— Ты сам как этот маленький солдат. Идеалист. Добрый человек. Давно пора отвыкнуть от этого! Я тебе это все время говорю.
— Думаю, я от этого не отвыкну.
— И все же, — говорит Лева. — Постарайся! Доброта хуже воровства, Миша! Из-за этого можно пропасть ни за грош.
— Возможно, ты прав, — говорит Миша. — Но я все равно считаю это ужасным, когда человека не ставят ни в грош.
Издалека до них доносятся веселые голоса. На другом конце длинного озера небольшой лагерь, где живут безработные, — восемь-десять семей с детьми. У безработных есть несколько покореженных «Трабби» и маленькие приспособленные жилые вагончики, потому что жить здесь — самый дешевый и здоровый вариант, во всяком случае, в теплое время года. Все с народных предприятий, ликвидированных ведомством «Тройханд». Ни негров, ни желтых, ни бомжей, конечно. Бомжи были и до воссоединения при старом режиме, существовал даже закон, согласно которому они могли быть наказаны принудительными работами. Желтые, — кто додумался называть вьетнамцев желтыми, неизвестно, — негры и поляки, все эти обитатели ночлежек, были до переворота «друзьями из братских социалистических стран», которых надо было любить и уважать. Как бы не так! В ГДР они жили в привилегированных кварталах, теперь, при демократии, в Едином Отечестве, их можно открыто ненавидеть. И повсюду неонацисты делают свое дело с усердием и швыряют бутылки с «Молотов-коктейлем» в дома иностранцев и вышвыривают приезжего рабочего из Ганы из трамвая или забивают турка насмерть бейсбольными битами, а общественное мнение в восточных землях высказывается в таких случаях точно так же, как на Западе: «Он что-нибудь натворил».
Никаких отбросов общества здесь, на Зеленом озере, нет, только жизнерадостные немецкие безработные. Негры и поляки — они слишком ленивы, чтобы у них здесь что-то получилось, они только воровать не ленятся, это все
Так говорят многие, и Мишу с Левой все больше беспокоят эта ненависть к чужакам и правый экстремизм, который поднимается, как вода во время прилива. Миша говорит:
— К тому же еще эта политическая болтовня у нас на Востоке о том, что в нашем бедственном экономическом положении виноваты неонацисты. Бедственное экономическое положение? Откуда же оно тогда в Палермо или в Лиссабоне? А что с Западной Германией, где приезжих и беженцев ненавидят еще больше, чем у нас, хотя людям там живется так хорошо, что они после ужина не могут встать из-за стола? Это же все вранье! Политики, что, считают нас полными идиотами?
— А мы и есть идиоты, — отвечает ему Лева, не менее возмущенный, чем Миша. Желание выбраться из всей этой пучины ненависти, туда, где мир и покой, привело их в этот райский уголок на Зеленом озере. Лева, как офицер, живет не в казарме, а в доме с восемью товарищами, так ему легче исчезать, когда он захочет, а он часто хочет повидаться с Мишей. Или с какой-нибудь девушкой.
— Включи радио! — говорит Лева. — Поищи другую программу! Ну, давай же, Миша! Такой чудесный день! Тебе же нравится музыка, включи хоть какую-нибудь!
Миша беспомощно улыбается. Он смотрит на своего друга и что-то бормочет. Снова щелкает радиоприемник. Он сразу же попадает на Немецкое радио, и там звучит чудесная музыка — «Молдова» Бедржиха Сметаны, которая нравится обоим. Миша много рассказывал Леве об этом Бедржихе Сметане и его тяжелой жизни. Жена и трое детей у него умерли, и почти всю жизнь ему приходилось с трудом перебиваться, зарабатывая фортепьянными уроками. Уже в пятьдесят лет он начал терять слух, но продолжал работать и создал еще много великолепной музыки. В шестьдесят он стал душевнобольным и 12 мая 1884 года умер в Пражской больнице для умалишенных. Но такая прекрасная музыка, как «Молдова», бессмертна.
— Сделай погромче, — говорит Лева, Миша усиливает звук, и из крошечного радио выплескивается неземная мелодия, музыка настолько прекрасная, что хочется расплакаться прямо тут, на Зеленом озере у города Ротбухена, и Миша думает: каким прекрасным был бы мир, если бы люди стали такими, как эта «Молдова»!
14
Такая дружба, как у Миши и Левы, очень редка, потому что она идеальна, а идеальна она потому, что каждого восхищает в другом то, чего нет в нем самом. Возьмем, к примеру, Мишу: всю свою жизнь он берется за любое дело с таким чувством, что если оно только может провалиться, то обязательно провалится. И, как правило, этим все и кончается, потому что Миша боязлив и малодушен, он всегда печален, и смущен, и слишком задумчив для того, чтобы действовать решительно. Это, конечно, заметно всем, с кем он имеет дело, и даже собаки, которые ведут себя смирно с другими людьми, бросаются на него с лаем и кусаются, потому что чувствуют, что он их боится. То, что он выглядит как их родственник, не внушает им никакого уважения. Напротив. Родственники, как правило, заранее настроены друг против друга. Миша — очень нерешительный человек. Он неплохо знает физику и математику, свою специальность, любит музыку и книги, читает как наркоман, но это не мешает ему оставаться очень неуверенным в себе человеком.