И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
Шрифт:
Тихая, тихая музыка.
— Расскажи о вашем доме!
— Наш дом… Ну да, в Димитровке много красивых деревянных домов, крестьяне любят и украшают свои дома, но все говорят, что наш дом самый красивый. На окнах резные наличники с цветами, дом стоит немного в стороне от остальных, в большом саду, там тоже цветы и овощные грядки…
— И в этом доме ты появился на свет…
Третий отрывок называется «О великом стремлении».
— Да, Миша. Повитуха и мою сестру извлекла на свет, через восемь лет после меня…
— Твою сестру, — говорит Миша и улыбается, закрыв глаза. — Ирину.
«О великом стремлении». Как радостно и легко и в то же время необыкновенно грустно и
— Ей двадцать лет, у нее волосы цвета спелой пшеницы, и они падают ей на плечи, когда она распускает узел на затылке. Она хрупкая и стройная, у нее голубые глаза, тонкие руки, длинные ноги и белая кожа.
— Не такая, как у меня, — говорит Лева, — вся в веснушках и красная, нет, у Ирины совершенно белая тонкая кожа, а голос у нее удивительно милый и нежный, он никогда не звучит сердито или гневно, никогда. А когда она поет, ее слушают и люди, и животные. Музыку она любит так же, как ты, и тоже очень много читает…
Стоп, вдруг соображает Миша, здесь не хватает чего-то очень важного!
— И она ничего не имеет против метисов! — восклицает он. — В этом она меня заверила, еще в самом первом своем письме, после того, как ты ей написал, что я метис.
— Да, я написал ей это, и еще то, что таких, как ты, здесь недолюбливают.
— И она мне ответила, что это большая подлость. У вас тоже много таких, кто терпеть не может метисов, а евреев и подавно. Ирина написала, что ни один человек не выбирает, кем ему родиться, — христианином, евреем или метисом, и за это его нельзя винить.
Лева смущенно кивает.
— А отрывок из Торы, — говорит Миша радостно. — Ирина написала, что один еврей в Москве прочитал ей отрывок, и это было так прекрасно, что она чуть не расплакалась. Послушай, Лева, какое красивое место: «Каждый человек — это целый мир. Кто убивает человека, тот разрушает целый мир. Но кто спасает человека, тот спасает целый мир…» Разве это не великолепно? «Каждый человек — это целый мир».
— Да, — говорит Лева. — Ирина и в политике разбирается; она считает, что коммунизм, такой, каким он задумывался, был просто великолепным. В нашей стране хотели осуществить прекрасную идею, воодушевлявшую многих, в том числе знаменитых и великих.
— Но уже в начале тридцатых годов, — бормочет Миша, — так она мне написала, — нет, раньше, когда начались массовые убийства и гонения, депортации и показательные процессы, об этом она много читала, — многие великие и известные люди во всем мире с ужасом отвернулись.
— Точно! Она писала, что мы не имеем права забывать ни о чудовищных преступлениях, ни о миллионах убитых. Потому что того, что у вас называется «покаянием», ничего этого на самом деле нет, это всего лишь трусливая болтовня, никто не хочет каяться, да и ни один человек не может «изжить» то, что уже случилось. Да, — говорит Лева, — она давно с нами об этом говорила, и мы часто боялись, что кто-нибудь услышит и донесет.
— А когда к власти пришел Горбачев, она была совершенно очарована этим человеком. Он-то, наконец, все сделает как надо, так она считала, после всей крови и слез, и осуществит давнюю мечту о справедливом социализме.
— Да, — говорит Лева. — С тех пор Ирина совершенно переменилась, но есть много людей, которые говорят, что Горбачев хорош только для писателей, людей искусства и журналистов, потому что они теперь могут говорить то, что думают. «Ну и что с того, — говорят многие, — у нас все только говорят и никто ничего не делает? Все же при Брежневе было лучше», — считают они.
Необычен этот разговор
— А недовольных все больше и больше, — говорит Миша. Он удручен и боится за Горбачева — как и Ирина. — Она тоже опасается, что ему навредят, и он не сможет продолжать перестройку и сохранить гласность, многие из высших партийных и военных чинов тоже против него… Хотя мы живем всего в 50 километрах от Москвы, это уже совершенно другой мир с иными проблемами и заботами. С начала перестройки дела в колхозе идут все хуже и хуже, и многие говорят, что всему виною перестройка и гласность. То не хватает бензина, то запчастей, то стройматериалов. Все, жалуются люди, идет псу под хвост…
«О радостях и страданиях» называется отрывок, звуки которого доносит крошечный радиоприемник.
— …а кто не работает в колхозе, — продолжает Лева, — у тех другое занятие: ожидание. Ждут, когда в единственный в деревне магазин что-нибудь привезут. Видишь ли, если, к примеру, привозят хлеб или колбасу, то в очереди надо стоять часами. Вино есть, но за одну бутылку нужно отдать половину пенсии. Ирина однажды слышала, когда стояла за колбасой, как одна женщина сказала: «Во всех бедах всегда виноваты те, кто наверху, и сейчас тоже. Мы же совсем не знаем, чем на самом деле занимаются Горбачев и вся верхушка! По радио и телевидению рассказывают только то, что им выгодно. Может быть, потом мы узнаем правду, — сказала она. — При Хрущеве все это тоже продолжалось несколько лет, а кончилось застоем».
— Боже мой! — говорит Миша.
— Подожди! На это Ирина сказала: «Послушайте! Хотя у нас нет лишнего куска хлеба, но зато нет и войны. Вы забыли, почему нет войны? Потому что Горбачев вел переговоры с американцами до тех пор, пока они не поняли, что холодная война, которая велась все эти годы, во мгновение ока может превратиться в горячую. Вы уже забыли об этом?» Так говорила Ирина.
— И что? — спрашивает Миша.
— И все согласились, — говорит Лева и рассеянно улыбается, думая о своей храброй младшей сестре. — Ирина близорука, без очков видит плохо и, снимая очки, говорит, что не хочет больше видеть этот уродливый мир, она видит мир другим. Таким, каким он должен быть, мир, в котором нет ненависти, а только любовь, потому что в любви единственная надежда людей, говорит Ирина, любовь — это источник жизни, и она хочет, чтобы все люди любили и были счастливы.
— Любили и были счастливы, — повторяет Миша. У него появляются слезы на глазах, он чувствует их за закрытыми веками. Он снова думает о том, о чем часто думает с тех пор, как узнал о существовании Ирины: если бы я только мог ее встретить! Если бы она смогла меня полюбить! Я бы наверняка ее полюбил, на всю жизнь. А раз она так близорука, то у меня были бы большие шансы ей понравиться…
В этот миг Мише снова является та же самая мысль, которая берет начало из одного очень древнего чувства, которому шесть тысяч лет. Теплым субботним днем на Зеленом озере, снова, будто легким ветром навеянное, приходит к нему осознание того, что скоро ему придется покинуть Германию, если он хочет остаться в живых, если он не хочет быть проклинаемым и преследуемым и, наконец, убитым. Теперь Миша верит, что именно так все и будет: самое большое его желание осуществится, он встретит Ирину, и эта любовь будет прекрасной, но ему из-за преследований придется уехать в другую страну, но и там он не останется. Нет, маленькому человеку с печальными глазами бассета и тихим нравом предстоит путешествие вокруг всего света… Всего этого Миша пока не знает, но ветер знает об этом, — ветер, который шесть тысячелетий веет через моря и континенты, вокруг всего света…