И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
Шрифт:
— Больше мы ничего не можем сделать.
И тут, когда они снова сидят в кафе «Дойчланд» за пивом и «Альтер Кладер», приходит звездный час Миши Кафанке.
— Подождите-ка, — говорит он. — У меня есть родственница в Нью-Йорке, кузина по матери, Эмма Плишке, она с четырнадцати лет живет в Бруклине…
— Уж очень ты медленно, Миша! — говорит Лилли. — Не тяни кота за хвост! (Этому выражению она научилась у одного жителя Вены, которому однажды имела случай показать, насколько милы и податливы берлинские девушки, и одно это выражение понравилось
— Не торопись, — говорит Миша. — Так вот, что касается этой моей двоюродной тетки, то она мне писала, что в Нью-Йорке есть разные районы, я имею в виду очень богатые, богатые, средние, нищие и совсем нищие. Так сказать, неприкрытая нищета, пьяницы, бедняки и больные, крысы и брошенные дома…
Лилли переводит Леве.
— Ты имеешь в виду Бронкс? — спрашивает Билл.
— Да, Бронкс, — подтверждает Миша. — Билл, скажи своему предприимчивому сыну, что ему надо пойти в Бронкс с несколькими друзьями, раскурочить какой-нибудь такой дом, а осколки как следует вымазать. Красок у нас достаточно, ты их им вышлешь. Упаковать это тоже можно на месте. Он получит сертификаты и штемпель Штази, а тебе не придется постоянно ездить в Темпельхоф.
Тут все начинают аплодировать и говорить, что Миша гений! А дальше все происходит так, как предложил гений. Билл пишет письмо сыну и посылает ему все необходимое, а Джеки собирает друзей, они идут в Бронкс и там, на Джером-авеню, находят отличную развалюху. Начинается дружная работа: одни ее ломают, другие разбивают обломки на более мелкие, следом приходит очередь других, словом, налаживается точно такой же быстрый конвейер, как на Шадовштрассе в Берлине.
Через несколько дней Джеки опять стоит с полными ящиками перед Публичной библиотекой на углу 42-й стрит и Пятой авеню и кричит:
— The Berlin Wall — just arrived!
А нью-йоркцы снова расхватывают как сумасшедшие. Ну и ну, вот как можно зарабатывать деньги! Билл порядочный человек, он никого не обсчитает ни на цент и строго соблюдает договор, так что сейф в квартире босса Штази уже просто набит сотнями и тысячами немецких марок — Мишина доля. У других тоже более чем достаточно, все счастливы, а Билл говорит Мише:
— Этого у вас не отнимешь, у евреев есть голова на плечах! Вот только они мошенники…
22
А потом…
Потом, в ночь с 30 апреля на 1 мая (прекрасная дата, День Труда), Миша вдруг просыпается от голосов в квартире. Время около трех ночи, и он некоторое время приходит в себя, вспоминая, где он находится, — так глубоко он заснул после двух упоительных соитий с Лилли. Наконец, он понимает, чьи это голоса, и его охватывает ужас. Один голос принадлежит Лилли, а другой — Антону, квалифицированному сварщику. Значит, его любовь разговаривает с его надежным компаньоном.
Его любимая стоит перед сейфом и выставляет код — конус влево, конус вправо, она знает шестизначную комбинацию из трех двузначных чисел, конечно,
Антон держит карманный фонарик и светит ей, верхний свет не включен, чтобы не мешать Мише спать. Но все-таки он просыпается, выскакивает из постели в чем мать родила и вопит:
— Свиньи!
Он набрасывается на Лилли, но Антон легонько отталкивает его, и Миша отлетает в сторону. У квалифицированного сварщика сила медвежья, он произносит спокойно и неторопливо:
— Тише, парень, кругом люди спят!
— Мерзкая тварь! — кричит Миша и снова вскакивает. — Как ты сюда попал?
— Через дверь, — говорит Антон, выбрасывая вперед свою ручищу с огромным кулаком. На этот раз Миша получает сильный удар в лицо, и из носа начинает идти кровь. Он падает на кровать, кровь заливает подушку и простыни, а Лилли сострадательно произносит:
— Ляг навзничь! Запрокинь голову, тогда кровь перестанет течь…
— Ты, — кричит Миша, — ты его впустила!
— Наконец-то дошло, черт возьми, — говорит Антон и открывает пошире огромный полиэтиленовый мешок, так, чтобы Лилли было удобнее бросать туда пачки денег, что она и делает, не моргнув глазом.
— Лилли! — кричит Миша. Он хватает свою нижнюю рубашку и прижимает к носу, чтобы кровь не текла ему в рот. Теперь кровь течет на рубашку, та мгновенно краснеет и промокает насквозь. — Лилли! В самом деле, Лилли, как же это подло с твоей стороны! Нет! Никогда я от тебя такого не ожидал. Ты же любишь меня!
— Пошел ты в задницу со своей любовью, — отмахивается Антон, встряхивая мешок с деньгами, чтобы пачки улеглись плотнее. — Заткнешься ты, наконец, или тебе врезать еще пару раз?
Лилли поворачивает, наконец, голову и, серьезно глядя на Мишу, говорит:
— Тебе надо лежать! Иначе ты потеряешь много крови, а это опасно. Нам осталось немного, подожди минутку, мы сейчас уйдем.
— Лилли! — кричит Миша, не выдерживая этой душевной муки. — Лилли! Ты… ты… ты не можешь быть такой сукой!
— Что ты сказал — сукой? — спрашивает Лилли, сильно понизив голос.
— Да! — кричит он. — Сука! Сука! Грязная сука! — И он начинает рыдать, так что слезы и сопли текут в рубашку вместе с кровью. Он отбрасывает рубашку, хватает подушку и прижимает ее к лицу.
Какое безобразие он тут устроил. Лилли говорит:
— И он еще будет называть меня сукой, ублюдок! Видно, раза ему мало, Антон. Дай-ка ему еще!
И Антон, держа в левой руке полиэтиленовый мешок, полный денег, правой отвешивает Мише затрещину. Раздается короткий резкий звук, словно голова лопнула как спелая дыня, и Миша, пронзенный резкой болью, падает на пол. Правда, на этот раз он благоразумно остается лежать и продолжает рыдать, о, как это подло, какое подлое предательство!