И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
Шрифт:
Между прочим. Это и есть та самая странность, присказка Пранге. Он все время так говорит, даже дома, с женой и детьми. Если у человека профессия, вынуждающая его постоянно описывать имущество, опечатывать, отнимать и следить за тем, чтобы с банкротствами все было по закону, то он часто говорит «между прочим», потому что чувствует себя косвенно виноватым и хотел бы приуменьшить неприятное событие, он бы с радостью так сделал, если бы только мог. Он мягкий человек, Освальд Пранге, и при этом ему приходится постоянно быть вестником несчастья. Со сколькими из них сейчас он имеет дело, ведь раньше это было куда реже, между
— Так, значит, они хотят все у меня отобрать, — говорит Миша и сопит.
— Да, господин Кафанке, после того, как вы пренебрегли всеми напоминаниями, а все продления кредита вопреки здравому смыслу…
— Я же не мог, господин Пранге, я не мог!
— На следующей неделе приедет господин из юридического отдела «Кло-о-форм верке» и привезет с собой адвоката. Вы должны будете присутствовать, господин Кафанке! Господа из Вупперталя хотят произвести точную инвентарную опись товара в магазине и на складе, поэтому там ничего не должно пропасть. Все должно быть в соответствии с тем, что вам поставили из Вупперталя, как у них указано в реестре, помимо того, что вы успели продать за это время, не так ли, и потом за все это надо будет рассчитаться… Вы знаете, в «Кло-о-форм верке» хотят, чтобы к ним перешли права собственности на магазин и земельный участок.
— Я знаю, господин Пранге, я знаю, — говорит Миша. Сначала погребение, — повсюду цвели цветы, на каждой могиле, — потом эти родители, пожелавшие переложить на него свою вину, а теперь еще предстоящая утрата средств существования — многовато для одного дня!
— Может быть, господа позволят еще раз с ними поговорить? Не могли бы вы присутствовать на слушании дела на следующей неделе?
— Я постараюсь, господин Кафанке. Между прочим, главное — ни в коем случае не отчаиваться. Все снова наладится! И пожалуйста, не забудьте марку с конверта…
Отчаиваться, думает Миша, снова оказавшись на улице, отчаиваться, мне? Из всяких ситуаций приходилось выпутываться. Я еще не сдался, только что у меня была идея, блистательная идея, можно сказать. Нет, еще не все потеряно. Надо испробовать все.
А через два дня, 22 мая 1991 года, после уведомления по телефону Миша Кафанке посетит в Берлине двух совсем разных господ. Ну, теперь посмотрим, что будет, когда…
29
…такой человек, как Миша, по крайней необходимости явится в израильскую религиозную общину и расскажет господину, ведающему помощью всем нуждающимся, свою печальную историю.
И вот он сидит перед важным господином с добрым лицом и глазами, повидавшими столько горя, ушами, слышавшими о стольких страданиях. Господин откидывается на спинку кресла, соединяет кончики своих хрупких пальцев и, бросив проникновенный взгляд на семь свечей своей красивой меноры, говорит мягко и в то же время наставительно:
— Да, дорогой господин Кафанке, значит, мне это не пригрезилось, что вы пришли к нам. Мы так давно и хорошо знаем друг друга, на Рош-Хашану, и Йом-Кипур, и Хануку вы всегда с нами, и уже много лет. Я сначала был совершенно озадачен и подумал, что вы ошиблись с датой, потому что сегодня нет никакого большого праздника!
И он деланно смеется.
Действительно, Миша часто бывал в израильской религиозной общине на Новый год, и в день
Поэтому, когда пришла беда, он пошел в первую очередь к важному иудейскому господину, который теперь потрясенно бормочет:
— Это действительно скверно, то, о чем вы рассказываете, господин Кафанке…
Он хочет поразмыслить, что здесь можно сделать, говорит себе Миша с огромным облегчением, 130 шагов от «Оптики» до филиала Альди оправдали себя. Он быстро говорит:
— Нет, нет, уважаемый господин Вайден, я не прошу у вас денег! Ни Боже мой! Я никогда бы этого не сделал. Но у вас такие связи, господин Вайден. И я подумал, если бы вы, с вашими связями, могли повлиять на «Кло-о-форм верке», чтобы они не отнимали у меня магазин, а отсрочили мои долги, ну, к примеру, на год. Тогда бы я смог за все расплатиться деньгами, которые я надеюсь получить из… одного предприятия.
Он чуть было не сказал: из дельца со вкусовыми презервативами — но этого он ни в коем случае не может сказать важному господину, так что он только сопит.
Господин Вайден медленно поднимает свою красивую белую руку, качает головой и говорит печально:
— Ах, господин Кафанке, господин Кафанке, ах! Связи! Как же вы это себе представляете?
— Ну очень просто, так как вы…
— Нет, дорогой господин Кафанке, нет! Видите ли, мы здесь, в религиозной общине, имеем дело с ужасающей нищетой и бедностью, таких связей у нас нет. Тех, что у нас есть, не хватает даже на то, чтобы помочь всем старикам-евреям, например, поместить их в дома престарелых. Вспомните также о больных, особенно душевнобольных, нуждающихся в длительном медицинском обслуживании, — нет, вы даже себе не представляете, дорогой господин Кафанке. И тут приходите вы…
— Что это значит, господин Вайден? Что я — из другого теста?
— Конечно, господин Кафанке, конечно. Но не все люди евреи, нет, не все. А мы, вы, конечно, это понимаете, должны заботиться в первую очередь о евреях, не так ли?
— Конечно, я это понимаю, — говорит Миша, смиренно сопя. — Как же мне этого не понимать, господин Вайден? Но, видите ли, мой отец, старший лейтенант Красной Армии, освободившей стольких евреев из концентрационных лагерей, мой отец, Олег Гранин, тоже еврей. Так что я, по крайней мере на 50 процентов, еврей. Если бы вы помогли мне только на 50 процентов от того, что вы готовы сделать для чистокровного еврея, это для меня уже была бы помощь, господин Вайден.
— Вы пребываете в трагическом заблуждении, господин Кафанке. По нашим религиозным законам евреем считается только тот, чья мать еврейка. Мать, господин Кафанке, а не отец!
— Но при Гитлере было наоборот, господин Вайден! — волнуется Миша. — Это я точно знаю. Если отец был арийцем, дети и мать были защищены, по крайней мере, частично. Наоборот, если отец был евреем, он не мог защитить никого, ни мать, ни детей, никого. Это было безнадежное дело.
— Гитлер, — говорит господин Вайден, — если вы будете рассуждать логично, своими законами только подтвердил то, что говорят наши законы, а именно: еврейская мать имеет решающее значение, а не отец.