И лун медлительных поток...
Шрифт:
— Всю добычу с отцом в голодный год раздавали… А сами-то не сильно богаты, хотя много добывают. Что толку от такой семьи, от такого мужика — все, что добудет, раздаст. Нет, не от щедрости это, наверное, от гонору, от похвальбы, — громко, при всем народе осудил Митяй Картиных.
Но люди знали: завидует Митяй, был он много лет знатным охотником, однако Тимофею всегда уступал, а подрос Сандро — тоже стал добывать больше Митяя. Теперь-то и подавно: сломал Митяй ногу в урмане…
Нет, Сандро Картин вовсе не хвастун, просто он могучий, просто сила в нем играет и бродит, и оттого он щедр, что добр. Но не хочет того видеть Митяй.
— Нет, погодить надо. Сандро — сполох. Кончится его фарт, или потеряет он глаз, и будет Саннэ бедствовать, бегать ко мне за горелой коркой.
На игрищах, на горке посреди Сам-Павыла, увидел Саннэ Юван — работник Леськи. Заворожила его Саннэ, сама не ведая и не зная о том. Как тень крался за Саннэ Юван, и голос ее отдавался в нем музыкой семиструнного «лебедя». Следил, но не подошел, видел, что та милуется с Сандро из Евры. Но осталась в Юване девушка солнечным светом, тайной надеждой и щемящей тоской.
— Ты что, Юван, бродишь как вареный, — спрашивал его Леська. — В землю смотришь али потерял чего?
Юван вздрагивал и потаенно улыбался. А Леська задумался: не хитрит ли чего работник, может, недоброе носит?
На третий день Леська зазвал его к себе, плеснул огненной воды и, хитро улыбаясь, спросил:
— Если клад нашел, но не поднимешь — поделись. Если украсть чего задумал, не таись — давай напополам.
Обиделся Юван.
— Какой клад? Кого украсть? Что ты, что ты, хозяин…
— Почему ходишь не в себе? — резко потребовал Леська. — Отвечай! Я — твой хозяин. Не то выгоню! Живи один, как собака, — и отвернулся Леська, но глаз не отвел, только чуть веко опустил.
— Девушку в Сам-Павыле видел… — выдавил из себя Юван.
— Ну?! Эка невидаль — девка, — равнодушно протянул Леська.
— Она как сказка, — заторопился Юван, засветился от своей мечты. — Она тепла… тепла, как солнечный лучик. Не знаю, во сне ли то было, наяву ли… Если наяву, то земная это сказка.
— Наверное, сказка, — усмехнулся Леська. — Крапива, Юван, цветет и волчья ягода. Раскинется девка шиповником, а попробуй сорви цветок. Конечно, сказка!
— Нет, нет, она мягка, как вода!
— Вода — это и лед! — отрезал Леська. Но с тех пор каждый вечер стал зазывать к себе Ювана, угощать огненной водой и расспрашивать о сам-павыльской девке. Он разваливался на медвежьих шкурах, раздевался по пояс и, поскабливая корявыми ногтями отвислый живот, начинал:
— Ну, как ты, Юван, вечор говорил мне про сам-павыльскую девку? Какая она?
«Эх ты, языкатый карась, — ругал себя Юван. — Толстоязыкий ты лгун-карась!»
Леська приподнимался, маленько плескал работнику огненной воды:
— Как ты, Юван, какие слова говорил про косу той девки?
— Коса ее, хозяин, — неохотно, в который уже раз, повторял работник, — коса ее цвета искристых песков. Она длинная и толще хвоста твоего жеребца. Как волна под ветром плещут ее волосы.
— Сказка то, — сомневался Леська. — Не может того быть, что коса длиннее и толще конского хвоста… Ты говори, говори, парень, — уже торопил Леська, и лоснилось его плоское лицо, растягивались его плоские губы.
А Юван, полузакрыв глаза, чуть нараспев продолжал:
— Еще она как звездочка. Как луна в темной ночи, как ласточка-береговушка.
Леська слушал с открытым ртом, и губы его все шире растягивались, обнажая волчий клык, и ноздри дрожали, расширялись.
«Эк его забирает! Пень ты трухлявый… Ай-е, нельман тур хул — толстоязыкий я карась, врун… — ругал себя Юван. — Он так слушает, Леська, словно вновь собрался… Ух ты, Виткась — Обжора, ух ты, Пожиратель Всего, дерьмо волчиное…»
Дорассказывался Юван до того, что Леська решил жениться.
— Ишо сила во мне не остыла, — похлопал себя по животу Леська, — ишо можно мне маленько с девкой побаловаться. Собирайся, Юван, завтра едем в Сам-Павыл. Много подарков возьмем, много хлеба, лент и бисера, много туесков огненной воды. Свататься едем! — И кинулся Леська в Сам-Павыл, словно волк по горячему следу.
А Митяй, отец Саннэ, сидел в то время у огня и делал деревянные ножны для нового ножа. Вилась тонкая, как шелковая ленточка, стружка, и так же свивались, обрывались мысли.
— Пришло время Саннэ замуж отдавать, — проговорил Митяй. — Слышь, женщина!
— Слышу, — ответила жена, занятая делами. — Отдавай! Ты — отец. Первое слово твое, и в нем судьба дочери.
— Мужики сказали мне, что нельзя ее выдавать в нашей деревне. Ходит здоровая кобылица, дерется с парнями. Женщины от нее станут портиться, сказали мне мужики. У нее сила не в титьки пошла, а в кулаки. На сходе крик поднимут мужики, если в другую деревню не отдадим. Если еще раз подерется, то пай у меня отнимут.
— Ты почему торопишься продать свою дочь? — заволновалась жена, потерянно заглядывая в углы юрты. — Разве она мало помогает по дому, разве мало шьет, мало делает пряжи? Отец, если уж хочешь отдать, отдай молодому Картину в Евру. Саннэ ни за кого из парней, кроме Сандро, и не пойдет!
— Не пойдет?! — рявкнул Митяй и бросил в жену недоделанные ножны. — Ты что, без меня ее сосватала? Да я!.. — Митяй кинулся к жене, но споткнулся и ударился ногой о полено. На шум вышла бабушка Кирья и набросилась на сына: