…И никаких версий. Готовится убийство
Шрифт:
Вскоре Варвара Алексеевна возвратилась в комнату. Коваль усадил ее на диван и сел рядом.
Женщина отвечала на его вопросы неохотно и односложно. Слова выговаривала медленно, запинаясь. Как будто, прежде чем произнести любое из них, она взвешивала его, решая, следует ли произносить, и только после этого выговаривала, словно прочитывала записанное. Так поступает человек, плохо знающий язык, на котором вынужден разговаривать, или почему-то неуверенный в себе. Варвара Алексеевна была явно несобранной, время от времени принималась плакать и всячески старалась побыстрей окончить неприятный разговор, отделаться от непрошеного гостя. Понимая ее состояние, Коваль стал расспрашивать
И вот, мол, теперь ему приходится заниматься этим скучным делом и задавать Варваре Алексеевне вопросы, отнимая и у нее, и у себя время.
Коваль, казалось, был не очень-то и внимателен к ответам женщины, будто слушал ее вполуха, иногда переспрашивал, хотя кроме «да» или «нет» Варвара Алексеевна мало что произносила, и продолжал рассматривать комнату, словно старая стеночка да жухлые занавески его интересовали больше, чем эти ответы. Выяснилось, что муж Варвары Алексеевны — Вячеслав Адамович Павленко — был не только соседом, но и коллегой погибшего. Вместе работали в одном научно-исследовательском институте младшими научными сотрудниками.
Дмитрий Иванович еще многое не знал и не понимал в случившейся трагедии. Он не знал, что за люди сам погибший и его соседи, люди, которые внезапно вторглись в круг его обязанностей и судьбой которых он вынужден теперь интересоваться. Он пока еще не представлял себе того мира, в котором жил Антон Журавель, и должен был не просто представить мир этого белокурого парня, так внезапно расставшегося с жизнью, представить хотя бы в общих чертах, но и узнать о нем и его окружении все до мельчайших подробностей, ни в каких документах не регистрируемых.
Поэтому сейчас, волею случая начиная свой первый разговор о событии не с самым близким Журавлю, как оказалось, человеком — его сотрудником Павленко, который находился в командировке, а с его женой, полковник мог задавать вопросы только общего характера, еще сам не зная, что больше всего его заинтересует. Он словно блуждал во мраке, не имея чем осветить его и надеясь только на удачную случайность, на тот лучик, который вдруг ворвется в окружающий мрак.
Шлягеры и топанье ног проникали и в квартиру Павленко и раздражали Коваля.
Он посмотрел на потолок и спросил Варвару Алексеевну:
— И часто так? Среди белого дня.
— Невозможные люди. Девчонка бездельница, ученица в парикмахерской, когда не на смене, сразу за магнитофон. И компанию собирает. Голова трещит от них…
Ненавязчивая манера беседы Коваля, по-видимому, успокоила женщину, и она стала отвечать не так односложно и неприязненно, как вначале. Взгляд ее хотя и оставался настороженным, но был уже не таким недобрым.
Она бы уклонилась от всякого разговора с этим неприятным ей человеком с холодными, как она назвала про себя «рыбьими», глазами. Но этот человек словно между прочим сказал, что зашел сейчас потому, что не хотел приглашать ее в милицию ради нескольких деталей, которые его интересуют, и она согласилась, что так,
Помогая Варваре Алексеевне наводящими вопросами, Ковалю кое-что все-таки удалось узнать об этом кооперативном доме и о соседях Журавля.
Об одном из них, о старике-инвалиде Анатолии Трофимовиче Коляде, недавно похоронившем жену, Коваль, правда, уже немного знал со слов участкового инспектора и составленного им протокола.
Утром внимание Коляды привлекло необычное поведение собаки, когда-то подобранной на улице с перебитой лапой и прижившейся у него. Пес, прозванный им Лапой, тоже был не молод и теперь составлял все общество одинокого пенсионера. Лапа в эту ночь спал неспокойно, с рассветом разбудил Анатолия Трофимовича и, как показалось хозяину, просился во двор. Но тому очень не хотелось выходить спозаранку на мороз, тем более что перед сном он, как всегда, выводил Лапу и тот побегал достаточно. Когда совсем рассвело, Лапе стало невмоготу — он уже скулил под дверью и начал лаять на нее.
В конце концов Анатолий Трофимович, ворча, слез с кровати, оделся и отворил дверь. Собака выбежала в коридор, оглянулась на хозяина, словно приглашая его следовать за ней, а затем набросилась на дверь, ведущую в квартиру Журавля.
Анатолий Трофимович, подойдя к соседней двери, и сам почувствовал неприятный запах. Ему сразу вспомнилось, как в прошлом году Лапа так же лаял, когда у них на кухне сочился газ из неисправной плиты.
Он постучал в дверь. Журавель не отозвался.
Пес не успокаивался. Коляда постучал сильнее.
Сосед не вышел.
Тогда старик, забрав собаку, возвратился к себе и позвонил в аварийную «Киевгаза». Газовщики, приехав, обнаружили, что из квартиры идет газ. Они и вызвали милицию…
Сейчас Варвара Алексеевна упомянула, что Коляда после смерти жены стал очень странным. Старик не принимал помощи ни от кого, дичился людей и разговаривал только со своим Лапой, как с человеком. С шофером и его женой, которые, отправив детей в деревню, завербовались на Север, Варвара Алексеевна по-соседски дружила, хотя дружба эта ограничивалась небольшими взаимными одолжениями. С новыми временными жильцами из трехкомнатной квартиры, офицером и его женой, они с мужем, Вячеславом Адамовичем, только раскланивались. Другое дело — Антон Журавель.
— Мой Слава, — все еще глотая слезы, говорила Павленко, — частенько сиживал у него. Им института не хватало. И домой придут — никак не разойдутся…
— Так, так, — поддакивал полковник. — Значит, и дома вместе. И о чем же беседы или споры-разговоры?
— Журавель к нам почти никогда не заходил. Все больше Вячеслав к нему. Так что разговоры их не слышала. Да, конечно, о чем же?! О своих делах, о науке, об институте…
Женщина замолчала. Потом, отвечая на вопрос Коваля, сказала, что муж в командировку вроде бы и не собирался. Утром, как всегда, ушел в институт. Но вдруг позвонил ей на работу и сообщил, что срочно улетает в Армению. Не взял даже чемоданчика со сменой белья и другими необходимыми вещами.
— Он еще не знает, что Антона Ивановича нет в живых, — вздохнула Варвара Алексеевна, грустно покачав головой, — приедет, а тут… Удар-то какой! Как перенесет? — снова вздохнула она.
Холостяцкого образа жизни Журавля, к которому «вечно шлялись девки», Варвара Алексеевна не одобряла. Недовольна была и застольями, на которые сосед звал и ее мужа. Но терпела. Потому что расторопный Журавель помогал Вячеславу в научной работе. Утирая слезы, Варвара Алексеевна призналась, что теперь ее Славику труднее будет написать кандидатскую, и, по-видимому, от этой мысли ей становилось еще горше.