И снова Испания
Шрифт:
Дейвид (задумчиво). Навязчивая идея… м-да.
Что же это такое, в самом деле? Неужели впрямь навязчивая идея? Не такая ли навязчивая идея заставила Джеймса Форрестола, нашего министра обороны, выброситься из больничного окна в 1949 году? Не эта ли навязчивая идея дала возможность Муссолини «спасать» Италию, Гитлеру — Германию, Франко — Испанию, Того — Японию и половину Китая, а всем им, вместе взятым, «спасать» человечество, уничтожая миллионы людей. И не потому ли они получили такую возможность, что догадались создать эту идею, а потом умело пустить ее в ход. И не этой ли идеей воспользовались и мы,
47
«Нью-Йорк. Бывший президент Эйзенхауэр заявил вчера, что не поддержит ни одного кандидата, который выступает за вывод войск из Вьетнама; он обвинил борцов за мир в «подрывной деятельности» и чуть ли не в государственной измене. В статье, помещенной в апрельском номере «Ридерс дайджест», Эйзенхауэр заявил, что противники войны «помогают и содействуют врагу»…» «Сан-Франциско кроникл», перепечатка из «Нью-Йорк тайме» от 27 марта 1968 г. — Прим. автора.
— Мы с Романом обсуждали эту сцену, — сказал Камино. — Нам она понравилась.
— Рад слышать.
— Но снимать ее нельзя. А вторую сцену можно снять.
— Почему же нельзя? Я рассказывал вам про человека, которого мы подслушали возле психиатрической больницы? Он прямо просится в этот фильм.
— Вы знаете, почему нельзя, — сказал Хаиме. — Ее не пропустят.
Я знал почему и не стал спорить. Хаиме был прав. Эту сцену не пропустили бы.
— А вторую пропустят?
— За исключением последней строчки, — сказал он.
Теперь группа входит в небольшую приемную; позади стула, на котором сидит молоденькая, довольно хорошенькая девушка лет двадцати четырех, стоит другая сестра. При виде посетителей девушка встает, доктор Иглесиас представляет ей вошедших, она здоровается с каждым по очереди.
Девушка. Меня зовут Хереса. Меня назвали в честь святой Тересы.
Дeйвид. Садитесь, пожалуйста, Хереса.
В течение всей беседы Хереса весела, чуть ли не счастлива, и, хотя речи ее совершенно бессмысленны, она говорит очень убежденно.
Доктор Иглесиас. А сегодня, Хереса, сколько раз вы беседовали?
Хереса (несколько разочарованно). Всего раз.
Дeйвид. С кем же?
Хереса. С моей святой.
Дeйвид. Со святой Хересой… Что она вам сказала?
Хереса. Хо же, что обычно… чтобы я была умницей… (смеется, показывает на доктора Иглесиаса). Она сказала, что доктор тоже святой.
Доктор Иглесиас. Я польщен. Вы ей верите?
Хереса. Конечно.
Дейвид. Ас другими святыми, с ними вы тоже разговариваете?
Хереса (просто). Конечно.
Доктор Иглесиас. С кем же?
Хереса (считает на пальцах). Со святой Екатериной, святой Анной, святым Михаилом… Пресвятой девой (крестится).
Дейвид. И часто вы с ней разговариваете?
Хереса. Да нет… Вы же знаете — она очень занята. Зато я каждый день говорю с моим отцом.
Доктор Иглесиас (Дейвиду
Дeйвид. Он святой?
Т e р e с а. Конечно… Только он еще не канонизирован, но господь знает о нем…
Дeйвид. Жанна д'Арк тоже говорила с этими святыми…
Т e р e с а. Я знаю. Она тоже разговаривает со мной. На прошлой неделе она сказала мне: если я буду доброй девушкой, господь пошлет мне ангела — и я смогу выполнить свое предназначение…
Доктор Иглесиас. Что за предназначение?
Т e р e с а. Спасти Испанию во имя господне.
— А чем плоха последняя строчка? — спросил я, Хаиме улыбнулся.
— Я придумал лучше.
— Какую же?
— Тереса подносит палец к губам и говорит: «Это тайна».
— Покупаю, — сказал я.
— Простите?
— Так у нас в Голливуде говорят, — объяснил я.
— Понятно, — сказал Хаиме. — Очень хорошо.
— Кстати о Голливуде. Как получились пробы Подруги?
На лице Хаиме появилось знакомое мне выражение.
— Хуже некуда, — ответил он. — Она не может играть.
Я не видел, как она играла, однако, пока шли съемки нашей с Фостером сцены в спальне около нее, не покладая рук, хлопотали две косметички, которые — я не преувеличиваю — три часа трудились, чтобы сделать ее потрясающей красоткой, трудились под бдительным оком дуэньи, которая неотступно сопровождала Подругу, когда Друга не было в городе.
— Но ведь вам это было и без проб ясно, верно?
— Вовсе нет. У вас, например, маленькая роль, но вы можете играть.
— Вы мне льстите.
— Я говорю правду, — сказал он, печально улыбнувшись. — Вы видели материал? Все смеялись.
— Смеялись надо мной, а не благодаря мне.
— Неважно, — сказал Хаиме. — Образ получился. Получилось смешно. Получилось то, что нужно.
— Вы испанский Феллини, — сказал я. — Мария — это ваша проблема.
— Безусловно. Когда вы собираетесь в Касабланку?
— Если я вам больше не нужен, мы сядем в перпиньянский автобус в субботу утром и вернемся в воскресенье вечером, чтобы поспеть на ранний самолет в Мадрид в понедельник. Да, кстати, а где мой билет на самолет?
— Вы его получите до отъезда. Непременно.
— Я это слышу уже недель пять, не меньше.
— Никто ничего не умеет делать, — сказал Хаиме. — Мне приходится по нескольку недель выбивать деньги, чтобы приступить к съемкам.
— Ну а «Пандора» что делает?
— Там не понимают, что нужно для производства фильма.
— А что они понимают?
— Экспорт — импорт.
— Если я не получу обратный билет до Сан-Франциско, я сюда не вернусь.
— Я сделаю все возможное, — сказал Хаиме. Я уже собрался уходить, когда он сказал:
— В пятницу вечером мы репетируем эпизод с фламенко. Можете посмотреть, как она танцует.
— С удовольствием, — сказал я. — Она не хуже той толстухи, которую мы видели в «Лос Тарантос» На прошлой неделе?
Он снова скорчил знакомую гримасу.
5
При перегрузках время обладает способностью сплющиваться, и тогда вдруг обнаруживается, что в случае необходимости вы можете сделать несравненно больше, чем в обычных условиях. (Я обнаружил это двадцать девять лет тому назад, во время войны.) Поэтому мне трудно последовательно вспомнить события той недели, которая предшествовала нашему отъезду в Марокко. Зрительные и эмоциональные впечатления настолько перемешались, что нет никакой возможности рассортировать их.