И снова уйдут корабли...

Почивалов Леонид Викторович

Нет, старшина и таможенник о такой знаменитости не слышали.

— Дважды Герой Социалистического Труда!

Вот это, кажется, подействовало. Озадачились: дважды Герой! Стало быть, фигура! Но на всякий случай поинтересовались:

— Но почему все отправляются в Америку, а они в Лондон?

— Потому что им нужно не в Америку, а именно в Лондон, — Элла теряла терпение.

— Придется вызвать майора, — сдался старшина.

Трагикомическая история посадки супругов Капиц на борт «Михаила Лермонтова» завершилась быстро и благополучно. Подтянутый вежливый майор от имени погранслужбы принес извинения за досадную «накладку», а поднявшимся по трапу старшине и таможеннику сделал публичный выговор:

— О таких людях вам следовало бы знать! С такими людьми даже постоять рядом — великая удача! Именами таких людей корабли называют!

Уже потом, во время рейса, Петр Леонидович, вспоминая слова майора, посмеивался:

— Оказывается, имею право на собственного имени пароход! Вот уж не думал!

Я уверен, Петр Леонидович и вправду о таком думать не мог. Его мысли были далеки от подобных пустяков, не до тщеславия, не до заботы о собственном престиже. Мысли были о другом, значительном. А престиж создается сам по себе, вроде бы независимо от воли ученого.

Была середина мая, ветры Балтики еще хранили ледяное дыхание зимних штормов, но когда лайнер выходил из Ленинградского порта, все его пассажиры высыпали на палубы. Как-никак момент торжественный: первые часы существования первой советской трансатлантической пассажирской линии в США! Стрекотала камера кинооператора, щелкали затворы репортерских фотоаппаратов. Ко мне подошел молодой человек в морской командирской форме.

— Я из экипажа! — представился он. — Но здесь, на теплоходе, внештатно представляю газету «Водный транспорт». Не подскажете, кто из гостей, по вашему мнению, больше всего подходит для интервью. Так сказать, в нашем морском ракурсе.

Я кивнул на стоящих у борта Анну Алексеевну и Петра Леонидовича. Кутаясь под холодным ветром в плащи, они, как и все остальные, прощались с уходящими за горбину волн берегами Родины.

— Только это не гости, а пассажиры!

— Но ведь академик Капица — физик, к морю вроде бы прямого отношения не имеет.

— Напрасно так думаете! — возразил я. — Вся эта семья имеет самое прямое, даже родственное, отношение к морю. Анна Алексеевна — дочь знаменитого русского кораблестроителя академика Крылова.

Я показал глазами в забортное пространство.

— Видите там темное пятнышко? Это Кронштадт. Так вот, оборонительную фортификацию для русского флота строил на этом острове инженер Капица, отец Петра Леонидовича.

Супруги Капицы сразу же стали центром внимания всех, кто был на борту лайнера. Понятно, моряки проявили интерес прежде всего к Анне Алексеевне — еще бы, дочь академика Крылова! Пришла к Анне Алексеевне метрдотель судового ресторана, молодая милая женщина: «В Америке предстоят на борту банкеты. Хотела бы посоветоваться, как правильнее сервировать столы». Иностранные журналисты атаковали Петра Леонидовича. Вопросов было много, он охотно отвечал на все и на четырех языках, в зависимости от того, на каком языке к нему обращались — русском, английском, французском или немецком. «Куда направляетесь?» — «В Англию». — «Зачем?» — «Получить почетную научную медаль». — «Много ли их у вас?» — «Не помню». — «Что вы думаете о современной международной обстановке?» — «Она мне внушает надежды». — «Как вы полагаете, возможно ли избежать новой войны?» — «Вполне возможно». — «Что для этого надо делать?» — «Быть благоразумными». — «Верно, что вы отец советской атомной бомбы?» — «Не верно. Я отец двух сыновей». — «Но ваши работы способствовали ее созданию?» — «Ее созданию способствовали даже работы Галилея». — «Резерфорд говорил о вас, что вы неистребимый оптимист. Согласны ли вы с этой оценкой?» — «Резерфорду виднее, ведь я был его учеником. Но я уверен, что будущее можно создавать только на базе оптимизма, иначе будущего у нас не будет».

В тот рейс Петр Леонидович был в годах уже немалых, но даже намека на увядание нельзя было подметить ни в его фигуре, ни в его движениях и тем более в его мыслях. Он всем внушал бодрость, так же как много лет назад внушал ее коллегам и даже самому своему учителю Резерфорду в Кавендишской лаборатории в Англии, в стране, на встречу с которой он снова стремился.

По утрам вставал раньше всех пассажиров «Михаила Лермонтова» и бодро расхаживал по палубам. Стучал в окно моей каюты: «Леня! Просыпайтесь! Солнце встало. Пора в путь!» Пешеходные, в хорошем темпе прогулки были его страстью. На Николиной горе он разработал четко вымеренный трехкилометровый маршрут — вдоль излучины Москвы-реки. Я не раз ходил с ним по «его» тропе. Петр Леонидович неизменно повторял: «Когда человек идет, ему лучше думается. Вполне объяснимо биологически…» И подробно объяснял, почему именно.

Это было главным требованием ученого к любой обстановке — иметь возможность думать. Во время таких прогулок как много неожиданного, необычного узнавал я от Петра Леонидовича. Он был превосходным рассказчиком, его мысль касалась не только научных проблем, но самых житейских, была всегда оригинальна, неожиданна. Однажды во время прогулки я что-то сказал о том, как чист и свеж сегодня воздух здесь, в полях, вдали от людской скученности. А он в ответ заметил: «Знаете ли вы, что в глотке воздуха, который мы с вами только что вобрали в себя, есть атомы, присутствующие в последнем выдохе, ну, например, Ньютона?» И посмеявшись над моим удивлением, добавил: «У нас у всех один довольно тесный дом — наша маленькая планета».

Когда «Михаил Лермонтов» пришел в Лондон, на причале Капиц встречали несколько почтенных седовласых джентльменов. Меня представили им, а потом, улучив момент, Анна Алексеевна тихонько пояснила: «Это люди с мировыми именами». В лицо я не знал никого, но в их сухоньких головах, сединах, сдержанных жестах и сдержанных улыбках, в скромной неброской одежде было что-то трогательно старомодное и в то же время значительное. Они сели в старомодные автомобили и укатили вместе с супругами Капицами в свою Англию, а я, глядя вслед, подумал, что, наверное, именно вот таким старцам и дано нести зерно высшей мудрости человечества, очищенной от шелухи житейского вздора и пустяков.

Но мудрость к ним пришла, когда они еще были молоды. Мудрость не накапливается с годами, как соль в суставах, она дар природы, так же как и талант.

В доме Петра Леонидовича в гостиной я видел картину, на которой были изображены два молодых человека, рассматривающих рентгеновскую лампу. Картина написана много лет назад, но без труда узнаешь в ее персонажах Петра Леонидовича Капицу и Николая Николаевича Семенова, двух академиков. Петр Леонидович рассказал мне историю создания полотна. Случилось это в двадцатом году. Шагали по Петрограду два университетских выпускника. Где-то заработали превосходный для того времени харч — полмешка гороха и петуха. Проходили мимо старого дома в Петрограде: «Здесь живет Кустодиев». Другой предложил: «Зайдем?» Сказали Кустодиеву: «Нарисуйте нас!» Художник удивился: «Почему именно вас? Вы еще никому не известны». Они ответили: «Станем известными!» Художник рассмеялся, усадил самоуверенных молодых людей и принялся за работу. Она завершилась созданием одного из лучших его полотен. В благодарность натурщики оставили художнику полмешка гороха и петуха. Мог ли тогда предполагать Кустодиев, что ему позируют два будущих Нобелевских лауреата?

На плите над могилой Ньютона в Лондоне высечена фраза: «Пускай каждый из живущих поздравит себя с тем, что существовало на свете столь великое украшение рода человеческого». Это прекрасное мудрое изречение можно отнести и к наиболее выдающимся последователям Ньютона, а академик Капица относился именно к ним. Портрет английского ученого на многие годы занял почетное место в его кабинете. Каждый, знавший лично Петра Леонидовича, может себя поздравить с редкой удачей общения с человеком поистине необыкновенным — об этом хорошо сказал пограничный майор в Ленинградском порту перед отходом в рейс «Михаила Лермонтова». История знает крупных ученых, сделавших немалое в науке, но знает лишь как ученых, подробности, создающие их личность, история забыла — не столь уж яркие были эти подробности. Не каждый талант многогранен, как алмаз. Академик Капица был не только выдающимся ученым, но и выдающейся личностью — разносторонней, неповторимой, самобытной. И сейчас, когда я пишу эти строки, когда заглядываю в свои старые и не очень старые дневники, то на каждой странице обнаруживаю нечто такое, о чем хочется непременно рассказать другим — интересно, необычно, поучительно. Передо мной яркие крупинки богатства его личности. Ведь и уйдя от нас, человек продолжает делиться с нами этим богатством.