И снова уйдут корабли...
Шрифт:
Я видел портреты этих великих на стенах кабинета Петра Леонидовича. Это были его сподвижники, друзья, коллеги. Когда академик работал, склонившись над письменным столом, казалось, они по-прежнему участвуют вместе с ним, одним из последних оставшихся в живых из их блестящей плеяды в общем святом деле познания.
В том же кабинете есть шкаф, в котором висят строгие академические мантии — их хватило бы на многих ученых мужей. Когда Капицу выбирали в очередные почетные члены, то вручали очередную мантию. К концу жизни он стал почетным членом более тридцати иностранных академий, почетным доктором шестидесяти университетов мира. Я всего лишь раз увидел эти мантии, и мне казалось, что слышу их шорох под сводами храмов науки, в которых нельзя говорить громко, чтобы не спугнуть мысль.
Июньским днем мне довелось ехать на Николину гору в «Волге», которую вел Виталий Севастьянов. Он был худ и бледен — только что возвратился из длительного путешествия в космос и радовался прекрасному ощущению своих рук, лежащих на руле машины, которая катила по загородному подмосковному шоссе под сводами сосен старого бора. «До чего же хорошо дома!» — улыбался соснам Виталий.
Мы торопились, семья Капиц пригласила на обед к часу дня, и нельзя было опаздывать ни на минуту — в том доме порядок блюли железный — наука приучает к дисциплине. Потому ехали быстрее, чем хотелось бы космонавту, которому надоели космические скорости. Но в этот раз Петр Леонидович изменил правилу, обед задержали, академик сел в свое любимое кресло у камина, взглянул на Севастьянова: «Ну, что ж, рассказывайте».
Это был удивительный неторопливый рассказ о космосе — Севастьянов отличный рассказчик. Когда Петр Леонидович внимал, взгляд его голубых глаз обычно замирал на лице говорящего, но казалось, он не очень-то и видит это лицо, а смотрит куда-то дальше собеседника, в тот мир, который сейчас собеседник представляет, обогащая слышимое собственным воображением. Когда Севастьянов завершил повествование, Петр Леонидович медленно отвел глаза к окну, за которым темнели стволы сосен, и негромко, с неожиданной для него ноткой грусти произнес: «Завидую вам, Виталий! Это же чудо — увидеть нашу Землю из космоса! Ведь правда, она очень красива?»
Капица тревожился за судьбу планеты. Когда началась Великая Отечественная война, он на первом же антифашистском митинге в Москве от имени ученых призвал сограждан к борьбе с коричневой чумой. И сразу же сам стал солдатом, но полем его сражения оставалась научная лаборатория. Первая звездочка на его пиджаке именно за вклад в нашу победу. Огромный вклад! — он создал новый метод промышленного производства жидкого кислорода, столь нужный оборонной промышленности. На советских танках появилась иная, куда более прочная сталь, она прикрыла от пуль и осколков тысячи и тысячи солдатских сердец. Однажды я спросил Петра Леонидовича: «Наверное, вы постоянно несете в себе счастливое сознание того, что способствовали спасению стольких человеческих жизней?» Он коротко улыбнулся и коротко, не желая вдаваться в подробности своей биографии, ответил: «Спасти всегда приятнее, чем убить. Даже врага. Ведь и враг — человек».
Когда война кончилась, он немало сил отдал тому, чтобы предотвратить войну новую, — был участником антивоенных международных акций ученых. Крупнейший физик современности, много сделавший в поисках возможностей привлечения ядерной энергии на пользу людям, он лучше других знал, что песет эта энергия, если направить ее против людей.
Однажды мне случилось быть в югославском приморском городке Дубровнике. На одной из его горбатых улочек среди потемневших стен старой крепости я вдруг увидел сверкающую на солнце «Волгу», столь неожиданную здесь, да еще с московским номером. Я застыл как вкопанный. За рулем «Волги» сидел академик Капица. Ему тогда было уже за семьдесят. Вместе с сыном Андреем, попеременно меняясь за рулем, он привел «Волгу» из Москвы к берегам Адриатики. В Югославию приехал как гость президента Тито, с почетом был принят президентом. Ведь Петр Леонидович давний друг Югославии, награжден одним из высших орденов этой страны. Во время путешествия по Югославии он специально отклонился от намеченного маршрута, чтобы заглянуть в небольшую сербскую деревушку под названием Капица. Не отсюда ли вышли его далекие предки?
В гостинице «Эксельсиор» во время обеда Петр Леонидович посоветовал мне обратить внимание на официантов: до чего же вышколены, манеры безукоризнены, точность работы удивительна, каждый элементарно знает два-три ведущих европейских языка. «Вам надо обязательно поговорить с директором отеля, — настаивал Петр Леонидович, — Я с ним познакомился — интереснейший человек! И фамилия у него почти наша — Родин. Он расскажет много такого, чему нам следует в сервисе поучиться у югославов. А вы, Леня, об этом напишете!» В тот же день он познакомил меня с Родином. И это знакомство помогло мне подготовить для «Правды» статью «Индустрия туризма» — о том, как в Югославии используют природную красоту для добывания валюты, столь необходимой народному хозяйству. Академик Капица особо ценил международное сотрудничество во всех областях жизни. Он хорошо знал ему цену на собственном опыте.
Это была его последняя осень. Войдя в дом на Миколиной горе, я увидел Петра Леонидовича, который в своем любимом кресле у незажженного камина читал газету. Он всегда при появлении очередного гостя оживлялся: «Ну, рассказывайте, что нового?» Для его мозга новое нужно было, как воздух для легких. Но в этот раз не произнес обычной начальной, открывающей разговор фразы.
Положив газету на столик, сказал:
— Невеселые в мире дела.
И зашел разговор об этих невеселых делах. Но даже в размышлении о невеселом Петр Леонидович оставался оптимистом.
— Политический авантюризм в мире дошел до крайностей, — говорил Капица. — Конечно, никто не хочет умирать, даже тот, кто ядерной бомбой размахивает. Давно бы с удовольствием бросил эту бомбу в нас, да страшно, за свою голову опасается. Но ведь он авантюрист, действовать «на грани» ему присуще, каждый преступник, идя на дело, убежден, что не попадется. Преступники все-таки попадаются. И вот, кто размахивает бомбой, может ненароком и оступиться.
Петр Леонидович явно устал от долгого монолога и, завершая его, сказал:
— Словом, невеселые ныне времена, — помолчал, поднял на меня свои светлые, непоблекшие с годами глаза, которые вдруг вспыхнули улыбкой, и добавил: — И все-таки я верю в людей. Человечество не станет самоубийцей. Природа нас наградила самым высшим своим достижением — разумом. Что бы там ни было — разум есть разум, и давайте положимся на него.
Андрей Петрович Капица попросил нас, своих друзей, помочь ему перевезти родителей с дачи, в которой начинался ремонт, в расположенный недалеко от Николиной горы санаторий. За рулем сидел Андрей, Петр Леонидович устроился рядом с сыном. Когда машина тронулась, Петр Леонидович обернулся к нам:
— Ну, какие новости в мире, молодые люди?
Один из нас с шуткой ответил:
— В наше время, как говорится, лучшая новость — это отсутствие новостей.
Академик долго молчал, глядя на дорогу. Над дорогой сплетали ветви старые сосны, за ними желтел пожухлый луг, в конце его под обрывом проблескивала голубым река, в которой отражались пушистые редкие облака, медленно плывущие над присмиревшими осенними полями. Вдруг, уже не оборачиваясь к нам, как бы продолжая начатый разговор, Петр Леонидович произнес: