И снова взлет...

Белостоцкий Юрий Вячеславович

А вот хлопала ли на этот раз Светлана Петровна, как она хлопала тогда, тому Аполлону в трусиках, Кирилл не знал, обернуться же не осмелился. Но был уверен, что она видела их танец, наблюдала за ними и тем самым как бы становилась теперь свидетелем не только его унижения, когда он по сути не танцевал, а мучился, но и реабилитации — аплодисменты — это вам не фунт изюму! — и это его несколько утешило, хотя не до конца. Ведь сколько он ни танцевал со своей маленькой юркой партнершей, сколько ни был близок к тому, чтобы поддаться ее по-детски простодушному лукавству, сколько ни замирал от прикосновения к ее крохотной и такой острой груди, он все же непрестанно, каждый миг думал только о Светлане Петровне и видел только ее. Причем даже тогда, когда в ответ на брошенный на него во время танца этой Малявкой зовущий и в то же время такой покорный взгляд умных, с заводью, глаз, ему вдруг из озорства захотелось припечатать ей смачный поцелуй, но все равно продолжал думать только о ней, о единственной, думать со сладкой болью и надеждой, которой, чувствовал и знал, никогда не суждено было сбыться.

И сейчас вот, после танца, выйдя из землянки разгоряченным и разговаривая с замирающей от счастья Малявкой, он опять был

мысленно там, за барьером, в этом недоступном для него мире, где Светлана Петровна королевой восседала в окружении солидных дам и офицеров и мужа-генерала, опять видел только ее одну, положившую полные белые руки на барьер и устремившую спокойный, полный достоинства взгляд на танцующих, видел ее благосклонно улыбающейся и в меру удивленной, когда кто-нибудь из мужчин или же ее кокетливая соседка вдруг обращались к ней с вопросом или замечанием, и точно бы слышал ее голос, когда она им отвечала, и до звона в ушах прислушивался, не позовет ли этот голос и его, бедного лейтенанта, к этому отгораживающему его от нее барьеру, чтобы сказать ему что-нибудь, хотя бы два добрых слова в награду за его покорность и мучения.

И голос он действительно услышал. Только мужской:

— Лейтенант Левашов, к генералу!

Кирилл вздрогнул, потом успокоился — послышалось.

И снова — как в затылок из пистолета:

— Лейтенант Левашов, к генералу!

Это — уже с нетерпением и ближе, а не из землянки, как в первый раз. Потом эту фразу подхватили другие, совсем рядом, уже в несколько глоток и с таким радостным неистовством, как если бы ожидалась куча-мала, и всем, независимо от чинов и рангов, можно будет вдоволь порезвиться. Кирилл опять вздрогнул, недоуменно глянул на Малявку, Та тоже вздрогнула, но ничего не ответила. Кирилл чуть побледнел, молча взял у нее пилотку (пилотка почему-то оказалась у Малявки), заученным движением надел ее на голову и походкой обреченного двинулся к настежь распахнутой двери, на ходу проверяя, все ли на нем в порядке, не расстегнулась ли где пуговица, не вылезло ли из голенища сапога ушко — других мыслей не было, да и не могло быть, им под пилоткой в этот миг не хватило бы места. Войдя в зал, он на секунду зажмурился от яркого света, потом, отыскав глазами генерала, направился, как на параде, печатая шаг, прямо к нему, заранее прикидывая, где остановиться, чтобы вскинуть руку к виску не раньше и не позже, чем положено. И не было сейчас в зале человека, который бы не смотрел на него с любопытством и тревогой и вместе с ним не отсчитывал его шаги и не терялся в догадках, что сулил ему этот генеральский вызов. Танцы — и вдруг к генералу. Такого вроде еще не было. И тихо было в этот момент в зале, очень тихо, и тишину эту нарушал лишь звук его же собственных шагов и глухо вторивший им скрип половиц.

— Товарищ генерал, лейтенант Левашов по вашему приказанию явился.

Эту фразу Кирилл произнес четко, строго по-уставному, и как раз с того места, с которого было нужно, ни на шаг дальше или ближе, и в ожидании ответа, уже без страха, а только с легким нетерпением, как если бы у него в запасе была не жизнь, а лишь несколько секунд, посмотрел генералу в самые зрачки его крупных, но сухих, без блеска, глаз.

Генерал был в обычной своей кожаной куртке на застежках-молниях, и левое плечо у него, как всегда, было чуточку опущено, словно от груза двух рядов орденских планок. Генерал тоже с выжидающим любопытством посмотрел Кириллу прямо в глаза, потом цепко и разом охватил всю его фигуру с головы до ног, словно отыскивал этим самым изъян. Изъянов не было, и тогда вовсе не генеральским, к какому Кирилл привык, а дружелюбным жестом он подозвал его поближе к барьеру и громко, чтобы, верно, удовлетворить мучительное любопытство сбившихся в проходах людей, произнес, не вставая с места:

— Я знал вас, лейтенант, как хорошего летчика, а вы оказывается, еще и хороший танцор. Что же вы тогда не пригласите на танец Светлану Петровну? Смею вас заверить, танцует она тоже неплохо.

Чего-чего, а вот уж этого Кирилл никак не ожидал. Разнос, наряд вне очереди, губу, штрафной батальон — все было можно ожидать от этого человека, особенно когда он не в духе, но только не то, что он услышал. Не так давно Кирилл рубанул на посадке винтами по верхушкам деревьев, в другой раз пикировал на цель дольше положенного, в третий — надерзил начальнику штаба полка, водилось за ним и еще кое-что, за что по головке обычно не гладят, а тут — на тебе! «Вы не только хороший летчик, но и хороший танцор». С ума сойти можно. И другой бы на его месте сошел, а он нет. Мгновенно поняв, откуда дует ветер, он, правда, чуточку излишне покраснев, тут же лихо шевельнул плечом — за чем, мол, дело стало, товарищ генерал! — и впервые за весь этот вечер поднял, наконец, на Светлану Петровну открытый взгляд своих полыхнувших жаром глаз и, хотя основательно разглядывать ее на глазах у мужа и множества присутствующих не посмел, все же успел отметать, что происходящим она, в отличие от всего зала, нисколько не обескуражена, даже больше того, открыто этому радуется и смотрит на него с необидным торжеством, словно только что без особых усилий уложила его на обе лопатки и сама же сейчас поможет ему встать на ноги.

Кирилла это озадачило, и какое-то время он помедлил, продолжая стоять неподвижно, и генерал, видно, теряя терпение, повторил:

— Так вы танцуете, лейтенант, или не можете набраться храбрости?

Кирилл выгнул грудь.

— С удовольствием, товарищ генерал, если позволите.

— А это вы уж у нее самой спросите, — с нарочитой грубоватостью ответил тот. — Разрешит — потанцуете. Только чтоб потом привести сюда. А то еще бросите на полдороге, — не менее бесцеремонно добавил он и, обменявшись понимающим взглядом с сидевшим по соседству начальником штаба, полковником, самодовольно хохотнул.

Кирилл не понял причины его смеха, он снова устремил взгляд на Светлану Петровну и, почтительно склонив голову, проговорил:

— Разрешите пригласить вас на танец, Светлана Петровна.

Когда Светлана Петровна под «Дунайские волны» вложила свою руку в руку Кирилла и подалась к нему, чтобы ему было удобнее взять ее за талию, он ничего, кроме озабоченности, не почувствовал. Он даже не смог бы сказать, какой оказалась у нее рука, маленькой или большой, с

нежной кожей или сухой. Сейчас для него это просто была рука партнерши, которую положено было поддерживать на весу, а не пожимать, как порою делают, когда танцуют не с женами генералов, хотя раньше, еще несколько минут назад, до этой вот своеобразной экзекуции перед барьером, одно прикосновение к этой руке привело бы Кирилла в трепет. И от того, что он обнимал ее за талию и невольно нащупывал пальцами между лопаток что-то такое, что было не для посторонних глаз, радости, а тем более блаженства тоже не испытывал — только одну неловкость и скованность, словно перед ним был бесценный, но не живой человек, с которым на виду у всех он должен был покружиться в вальсе, а как пластинка кончится, вернуть хозяину обратно в целости и сохранности. И на волосы ее, уложенные просто и изящно, и на которые раньше он не мог глядеть без восхищения, он сейчас глядел как на помеху: своим запашистым щекотанием они только отвлекали ли его от его важных и сложных обязанностей — вести свою партнершу строго по курсу, чтобы избегать опасных в таких случаях столкновений и вообще не ударить в грязь лицом.

Но сталкиваться-то вовсе было не с кем — танцевали в зале они, оказывается, совершенно одни: все ребята и девчата поголовно, будто уговорившись им не мешать либо не решаясь отважиться танцевать, когда пожелала танцевать жена самого генерала, самоотверженно подпирали спинами стены и косяки двух распахнутых настежь, чтобы не было душно, дверей и вроде бы почтительно, а на самом деле скорее с потаенным любопытством, чтобы ненароком не вызвать гнев генерала, наблюдали за ними.

Кирилл сперва не удивился, подумал, что это обычная раскачка, что сейчас эти пялившие на них глаза люди потолкают, для подначки, друг друга локтями и последуют их примеру, и все пойдет своим чередом, да не тут-то было. Он прошел со своей партнершей еще ползала, а они и не думали оставлять стены без своих спин и плеч. Кирилла уже задело за живое. Получалось, что он один, будто проклятый, должен был тут за них выписывать ногами на зашарканном полу вензеля и обливаться потом, когда музыка играла для всех, а они лишь поглядывали на него с умилением и выжидали, справится ли он со своей задачей, не произойдет ли вдруг что-нибудь этакое, что могло бы их хорошенько позабавить. Это было несправедливо, и у Кирилла появилось такое ощущение, как если бы его намеренно сейчас раздели донага и, оставив для смеха лишь одни, ставшие неимоверно тяжелыми, сапоги, разглядывали со всех сторон, как разглядывает летчик цель через прицел, с наслаждением, может, смакуя постыдные подробности, которых не было, но которые могли показаться, если сильно захотеть. Сколько раз он ходил на самые, казалось бы, безнадежные задания, сколько раз его зажигали «мессера» и поджаривали зенитки, а такое он, наверное, еще не испытывал, это для него — танцевать одному, как балерине на экзамене, когда на тебя смотрят сотни глаз, в том числе пара генеральских, и только и ждут, чтобы ты дал маху, — было, пожалуй, похуже, чем остаться один на один с тем же «мессерами». Там, в небе, если уж на то пошло, можно было хотя бы рвануть в облака или, на худой конец, спикировать к земле, а здесь, в этом зале, под прицелом стольких глаз, рвануть было некуда, здесь, хочешь — не хочешь, а неси свой крест, коль за него взялся, до конца, да еще делай вид, что тебе это ужасно нравится. И Кирилл, хотя и сгорал от стыда и возмущения, нес, только не с веселым видом, а обреченно, будто приговоренный к смерти. Но на втором кругу он все же не выдержал и начал сдавать — плохо слушал музыку, раза два сбился вдруг с ритма, а один раз вошел в такой глубокий вираж, что едва не выпустил из рук свою драгоценную партнершу, и тогда, ужаснувшись и сбавив обороты, он начал бросать отчаянные взгляды то на одного из своих друзей-приятелей, то на другого, как бы моля их, чтобы они поскорее вытаскивали из углов своих партнерш и шли танцевать тоже и тем бы дали ему передышку. Но летчики неопределенно пожимали плечами и делали вид, что не понимают, в том числе и Сысоев сделал вид, что не понял его, хотя Кирилл, вконец отчаявшись, и прошипел ему на ходу уже чуть ли не в полный голос, когда поравнялся с ним на повороте: «Прикрой, будь человеком». Итак, помощи ждать, казалось, больше было неоткуда, и Кирилл начал обрастать гусиной кожей и еще больше сбиваться с такта.

Но помощь все же пришла.

Все то время, когда Кирилл впервые в жизни вел через барьер диалог с генералом, а затем начал танцевать с его женой, Малявка поглубже забилась в угол, как мышь в нору, и не сводила с него настежь распахнутых глаз, и было в этих ее глазах столько неподдельного участия, что можно было подумать: Кирилл танцевал вовсе не с женой генерала, а с нею, с Малявкой, и в конце танца ее ждал чудесный приз. Но когда она увидела, что Кириллу плохо и он начал бросать вокруг отчаянные взгляды, а друзья на них не отзывались, она сразу поняла, что ей надо делать. Вскочив с места и растолкав стоявших впереди себя мужчин, эта отчаянная головушка вдруг чертом подскочила к Сысоеву и, покрепче ухватив его за руку, почти силой вытащила на середину зала, как рыбешку на сковородку, и закружила вокруг себя с таким проворством, с таким неистовством, что люди, никак не ожидавшие от нее такой прыти, теперь невольно перекочевали взглядами с Кирилла на нее и запокачивали головами в знак восхищения, заулыбались, запританцовывали, как бы подзадоривая друг друга, а потом, опомнившись, что пластинка не бесконечна, может кончиться и они тогда останутся ни с чем, сами пустились проделывать то же самое, стараясь превзойти друг друга в виртуозности и лихости.

И тогда-то Кирилл, наконец, с облегчением перевел дух и позволил себе не только послать благодарный взгляд в сторону самоотверженной Малявки, радостно вспыхнувшей под этим его взглядом, но и посмотреть впервые за все это время в глаза той, с кем танцевал.

По виду Светланы Петровны никак нельзя было сказать, что она тоже, как и Кирилл, пережила несколько не совсем приятных мгновений, наоборот, и это его несколько удивило, она показалась ему после этой бешеной скачки под сотнями глаз даже довольной и радостно возбужденной, глаза ее, несмотря на непролазную чащобу ресниц, сверкали ярко и победно, но его удивление возросло уже до предела, когда она, будто никого, кроме их двоих, в этом зале не было, вдруг склонила, правда, не настолько, чтобы это бросилось в глаза другим, ему голову на грудь и чуть слышно, одним движением губ, прошептала: