И тысячу лет спустя. Ладожская княжна
Шрифт:
— Да, но я… не любила, — тихо добавила Марна, и все приуныли. — Больше того… я желала тебе смерти в наш первый день. Я всегда полагала, что истинная любовь — эта та любовь, что кружит голову, так любовь, из-за которой и в огонь, и в воду, но…
— Но я пойду за тобой. И в огонь, и в воду. А ты? Нет?
— Боюсь, ты не понимаешь, что я хочу сказать…
— Не важно.
Все растерянно глазели друг на друга, не понимая, что могло вдруг случиться с Олегом и почему между мужем и женою случилась размолвка. Да и сам Олег не знал. Он просто видел любовь по-другому. Он видел любовь глазами
— Хорошо… лучше я… подарю твой подарок чуть позже… — и Марна убрала корзину обратно под стол и принялась за свой ужин.
— Мне Николка рассказал о трэлле, — продолжал Олег. — Так вот, что было причиной твоих слез. Он? И легла ты сегодня со мной только на зло ему?
— Олег… — Марна взглядом показала ему, что здесь гости.
— Мне пора заняться кое-какой работой, — Олег вышел из-за стола и в зале больше не появлялся. Семейный ужин был испорчен.
Часом позже Иттан пригласила Марну в свою новую спальню, чтобы поблагодарить подругу и поговорить обо всем наедине.
— Я запуталась, подруга, — Иттан хмурила свои белые брови, и ее глаза, обведенные черным карандашом, сверкали. Иттан расплетала косы Марны и пыталась распутать ее непослушные кудри, а затем обрить виски.
— В чем же?
— Помнится мне, ты убивалася по тому трэллу, а теперь устраиваешь пиршества здесь, в Ладоге, и наслаждаешься своим положением. Ты носишь ребенка от Олега, но плачешь по Райану? В самом деле, что у тебя на сердце?
— Райан женился на другой, — изображая равнодушие, ответила Марна. — Отправился в поход, чтобы завоевать меня, а завоевал какую-то северянку, и я даже догадываюсь, кого…
— Марна-Марна…
— Я и впрямь скучаю по нему, — Марна опустила глаза, чтобы Иттан не заметила ее слез, когда приступила к левому виску. — Сегодня за ужином я думала… как бы Райан был рад, услышав то, что я сказала Димитрию. Но и Олег мне дорог теперь… мне жаль его обидеть. В отличие от Райана он никогда не делал мне больно.
— Не знаю, сестрица, но когда я повстречала Глеба, то сказала себе: «Было бы все хорошо с первым мужем, не было бы второго».
— Здесь все совсем не так. Если бы не та история с Ольгой, Райан бы остался со мной…
— Или не та история, где Райан — твой предок, — низко посмеялась Иттан, почесала висок Марны, чтобы лишние волоски упали на пол и обнажили татуировки, когда-то сделанные Рёриком.
— Тот мужчина заставил меня лечь с ним, этот Рузи Кара, — продолжала свою исповедь Марна.
— Какой мужчина? — дверь отворилась, и Олег стоял на пороге с бледным лицом. Грудь его тяжело вздымалась.
— Ты подслушивал наш разговор? — удивилась Марна. — Олег, это очень плохой поступок.
— Так, значит, я был прав?
— Это вовсе не то…
— Что я думаю, да, — Олег кивнул головой, и его губы дрогнули. — Не бойся, я не собираюсь прогонять тебя или требовать развода. Однако, будет лучше, если я буду ночевать с дружинниками. А завтра ты мне расскажешь, кто такой этот мужчина, что заставил тебя лечь со мной.
Но разговор так и не состоялся. Иттан разродилась в ту ночь. Быть может, ребенок поспешил из-за волнения матери, но воды ее отошли тут же,
Повитуха Зима и Марна принимали роды вместе. Справедливости радости, работала только одна Зима, а Марна командовала служанками, чтобы те меняли тряпки и тазы со свежей водой чаще, а сама смотрела на то, что и ей предстояло пережить уже в конце этой зимы, а если быть точнее, в конце марта.
Иттан родила здоровую девочку. Она выскользнула из нее так быстро, что никто и не успел опомниться.
— Пятый раз! — посмеялась Иттан, глядя, как повитуха обрезает пуповину, а потом вдруг сделалась грустной, потому что вспомнила, что первые ее трое сыновей пропали без вести, и никогда не любили свою мать так, как любили Ларса. — Дай-ка мне глянуть на нее! О, Фрея, какая же она черненькая!
— Маленькая Глеба, — Марна обошла Иттан со спины. — Позовите же отца!
С тех пор Марна и Олег не говорили. Княжеский сын часто пропадал на охотах и каких-то вылазках, а Марна находила свое утешение в заботе о Торе, дочке Иттан и Глеба, так и коротала свое время. Тем более, нужно было налаживать жизнь и быт в Ладоге, устраивать свой порядок.
Как-то двое повольников пришли к Марне на суд. Они не могли разрешить спор, как поделить им жену.
— А зачем же вам делить ее? Пусть сама решает, с кем ей быть, — удивлялась Марна, восседая в своем кресле и поглаживая живот.
— То-то и оно, княжна, — говорил первый. — Она была моей женой, еще в Новгороде, а затем я потерялся в лесах и считали меня мертвым. Она и вышла за другого, чтобы было куда пойти и где кормиться, ведь баба без мужика пропадет. Я бы и не вернулся, если бы не спасли меня повольники, я к ним и примкнул.
— Повольники? — Марна сглотнула слюну.
— Да, те, которыми Ратибор правит. Меня и вылечила их знахарка…
— Так что же делать нам? Чья жена? — перебил его второй. — Я ее себе хочу оставить, разве не так закон велит?
Марна вздохнула, посмотрела на двух глупцов устало.
— Так я же сказала вам, молодцы, что жену спрашивать надо бы. Она с кем хочет быть? Кого из вас жалеет?
Те двое переглянулись и пожали плечами.
— Разве баба что-то может решить сама?
— Разве не перед бабой вы сейчас стоите и просите решить ее ваш спор? — Марна повысила голос. Их речи обижали ее, хотя она всегда старалась напоминать себе, что далеко не в двадцать первом веке. — Ты, ушастый, расскажи мне про повольников. А ты, — обратилась она ко второму. — Иди за своей женой и приведи ее сюда. Мне с ней поговорить надо бы.
— А что же рассказывать? На юге они сейчас от Новгорода, людей к себе набирают, денег просят, а бывает, что и грабят кого, кто сам не дает. По весне собираются за Варяжское море идти.
— А Ратибор что? Есть у него жена?
— Есть, — покачал головой ушастый и нахмурил брови, пытаясь вспомнить. — Радимою ее кличут.
Марна вонзила ногти в ручки своего кресла и притворно улыбнулась. Когда же второй мужик привел свою жену, Марна просила оставить их наедине.
— Ну, с кем бы ты хотела остаться, голубка? — вельва ласково обратилась к ней, когда узнала в девушке Любаву, еще совсем дитя. — Тот первый, значит, Тихон и есть?