И тысячу лет спустя. Трэлл
Шрифт:
— Я... Господи...
С ее красных губ слетел громкий отчаянный выдох.
— Я просто боюсь... Боюсь, что если уйду... буду больше никому не нужна. Меня все оставляют. Моя мать. Даже моя нянечка... Она просто бросила меня ничего не объяснив…
— Все? Ты назвала только двух человек, Мирослава. Два человека — это не все.
Он поймал ее, и она, открыв рот, замерла на полуслове.
— Я и вправду чокнутая! — улыбнулась Мирослава сама себе. — Меняю свои слова каждые две минуты! Вот, видишь! А это все потому, что я не знаю кто я и чего на самом деле хочу! Да и вообще
— Во-первых, начни быть нужной самой себе. Почему другие люди должны любить тебя, если даже ты сама не можешь это сделать?
— Это жестоко, господин психолог, — усмехнулась она и откинулась на спинку. — Это жестоко…
— Во-вторых, перестань винить себя за то, что ты похожа на свою мать.
— Это смешно. Как я могу быть похожа на свою мать, если я ее даже никогда не видела?
— Ты потеряла ребенка.
— Да, но это был не аборт. Это был не мой выбор! — она повысила тон.
— Ты не хотела ребенка. А затем потеряла его. И потому винишь себя. Тебе кажется, что ты сама его убила, потому что не хотела. Прямо как твоя мать. Прости ее. И прости себя.
— Хватит! — Мирослава поднялась с кресла и схватилась за пальто на вешалке.
— Да. Хватит винить себя за то, что ты не хотела ребенка от нелюбимого мужчины! От мужчины, который сам не хотел его! И тогда не придется ехать в Ирландию искать призраков! Это нынче слишком дорого!
— Я... я... — Мирослава открыла рот, собираясь что-то сказать, начала тыкать пальцем в воздух, как пару часов назад перед Александром, но так ничего и не смогла ответить.
Хлопнув дверью, она вышла из кабинета и больше не появлялась. Во второй день на Ладоге она все же набрала Андрею — он сообщил, что по личным причинам оставил Россию и уже ждал рейс в Нью-Йорк.
— Вот, даже ты бросил меня, — в шутку прошептала она и пожелала ему не без сарказма мягкой посадки.
— Как у тебя дела, Мирослава?
— Все хорошо. Я сегодня сказала Саше, что хочу развестись и уехать. Что же, Ладога все покажет и расставит на свои места.
Глава 23. Беда не приходит одна
Беда не приходит одна. Мирослава и не знала, что этой пословице больше тысячи лет. Райан вымолвил ее, когда они услышали последние новости в городе. Олег рассказал им. И об убитой девушке, выброшенной в лесу, и об убитом кузнеце, которого разорвал волк.
— Пожалуйста, даже не смей выходить отсюда до тех пор, пока мы не отправимся в поход, — словен просил Марну сурово.
— Когда же вы отчаливаете? — Райан провел рукой по голове, на которой снова виднелся рыжий пушок.
— Завтра. На рассвете. Но теперь и не знаю, что будет. Когда новость об опороченной девушке доберется до крепости и моего отца, то боюсь, нам не придется никуда ехать, чтобы воевать. Война начнется прямо здесь. И не с хазарами.
— Я могу помогать там, — покачала головой Мирослава. — Бери меня с собой. Я знаю… тактики.
— Тактики? Что это?
Так Мирослава рассказала Олегу и Глебу обо всем, что знала сама из книг. О том, как воевали викинги. О стене щитов.
— Откуда она все это знает? — Глеб шепнул Олегу, и черные глаза его сверкнули. — Бери ее с собой!
— Иттан искала тебя, — вдруг ответил совсем другое словен. — Она прибыла в крепость под ложным желанием сражаться и идти на войну. Но на деле она здесь, чтобы найти тебя.
— Ты говорил с ней?
— Нет. Это лишь то, что мне докладывает Паук. Я не суюсь в крепость, чтобы конунг или ярл меня не видели.
— Есть еще кое-что, — продолжила Марна, и все три пары глаз уставились на нее с истинным любопытством. — Если вы все же будете драться, то когда вас будут обстреливать из лука. Вы умирать. Но некоторые могут упасть, чтобы притвориться мертвыми. Затем, когда хазары пройдут ваши тела, вы вставать. Вы теперь сзади них. Вы можете драться им в спины и брать их в кольцо.
— Это…
— Да уж…
— Что-то не так?
— Нет… это очень умно!
— Молодец, Марна!
— А если вы все-таки брать крепость штурмом, у них будет очень много лука!
— Лука? — посмеялся Глеб, и Марна скорчила рожу. — Луков!
— Луков! Сделайте крышу из щитов! И идите! Так всегда делают варяги!
— Мы должны поговорить с отцом и дядей, чтобы поведать им все то, что сказала ты. Сегодня конунг и ярл не в крепости. Нужно идти, Глеб, пока у нас есть лишний час. Завтра уже армия выдвигается.
Так Мирослава и Райан остались одни. Бруни лежал в ногах Мирославы, и она заметила, что теперь не было у него половины хвоста, только обрубленный полухвостик.
— Отморозил, — догадалась Мирослава. — Так много ты был в воде.
Мира наклонилась к Бруни, чтобы проверить его ошейник еще раз. Дирхама все еще не было. Мирослава все надеялась, что ей показалось, что медальон пропал.
— Что ты ищешь? — поинтересовался Райан, закончив свою вечернюю молитву.
— Дирхам. У Бруни был дирхам. Теперь его нет.
— Да, я видел его. Но, кажется, его снял сам конунг Рёрик. Монеты не должны таскаться без дела. И уж тем более на шее пса. Так он сказал.
— Один дирхам… это много? — прошептала Марна, зная истинную цену одного дирхама: возвращение домой.
— Почти три грамма серебра. Это одна овца. Или восемь литров масла. Или тридцать килограмм фиников.
— А рабыня? Рабыня может стоить один дирхам?
— Странный вопрос. Почему?
— Просто ответь.
— Одна рабыня — это две коровы. А две коровы — это двенадцать овец. Значит, двенадцать дирхамов. Вот, сколько стоит одна средненькая рабыня. Примерно.