И тысячу лет спустя. Трэлл
Шрифт:
— О, заячья губа, — она довольно ткнула пальцем в страницу, взяла карандаш и обвела название. — Или все-таки оставить ее без конечностей?
Как легко и весело она решила ее судьбу прежде, а теперь смотрела в красное и заплаканное лицо этой девочки. Она казалась такой живой и настоящей, будто Мирослава вовсе не была в коме и все это ей не снилось.
— Прости меня, — прошептала она. — Прости меня, Брита.
— Брита? — ухо Синеуса выхватило это слово из непонятной речи чужестранки. — Что за Брита? — он посмотрел на Утреда, но тот пожал плечами.
— Она бы так
Конечно, никто из мужчин не понял ее. Иттан, мать девочки, была одной из самых любимых женских персонажей у писательницы, пусть и второстепенным. Мирослава вложила в нее все самые достойные качества, какими бы хотела обладать сама: истинная женская красота, за которой прятались еще и мужество, и мудрость. Мирославе всегда казалось, что без мужа она теперь ничто. Он, или она сама, или они оба убедили ее, что Мира — лишь неспособный ни на что, жалкий и трусливый ребенок, застрявший в теле женщины, с которым она и сама не знает, как обращаться и как мужчину возбуждать, и даже как выносить дитя.
Мира поднесла ладонь к своим губам. Ужас овладевал ею. Девочка смотрела на нее большими и такими неподвижными голубыми глазами, будто спрашивала: «За что ты так со мной?»
— Она успокоилась, — удивился младший брат и вышел из темного угла.
Мирослава протянула руки, собираясь взять младенца, но Харальд преградил ей путь.
— Не смей! Она еще не стала человеком! И не станет!
Мирослава судорожно пыталась вспомнить отрывки из своей книги, чтобы предугадать его следующие шаги, и все, что она помнила, звучало так:
«Иттан, сестра Рёрика, не могла вынести горя: ее едва родившееся с заячьей губой дитя оторвали от груди и забрали на верную смерть. Ее муж Ларс отказался от ребенка, от ее Бриты, еще до того, как Иттан перерезали пуповину. Впрочем, Иттан была уверена, что даже имея самую красивую дочь с самыми прекрасными губами, созданными для будущих поцелуев, она бы не смогла удовлетворить Ларса. Ведь это был не сын».
Райан не сводил глаз с Мирославы, застывшей в пространстве. В его ушах все еще звенело имя, произнесенное ею с акцентом.
— Райан! — Харальд позвал своего трэлла. — Возьми этого детеныша и утопи. Сейчас же! — и хотя Синеус кричал, чтобы казаться сильным, всем было понятно, как ему тяжело. — Отнеси волкам! Что угодно!
— Я не могу это сделать, — не сомневаясь ни минуты, твердо ответил ирландец, хотя перед ним стоял его хозяин. — Господь не простит мне этого греха.
Он знал, что Харальд не посмеет наказать его, так как трэлл был слишком дорог ему. И пусть Харальд был заносчив в обществе других, он любил Райана и прикипел к нему душой за десять лет, что тот у него служил. Но Райан исповедовал христианство с самого рождения, и потому его ответ был…
— Нет? — Харальд выходил из себя.
— Нет, — повторил Райан.
— А ведь… я накануне думал, что готов сделать тебя свободным человеком. Спасибо, что дал мне возможность передумать и больше не терзать
Мирослава продолжала смотреть в пустоту. Ее зеленые глаза стали красными от слез. В голове продолжали пробегать строчки: «Синеус выдернул из-за пояса огромный нож и подошел к младенцу…»
Мирослава вздрогнула. Опомнившись, она бросилась к викингу, чтобы остановить его, но было уже слишком поздно. Длинное рваное лезвие вошло в живот девочки, будто в тушку животного, по самую рукоять. Кровь потекла ручейками во все стороны, впитываясь в серые простыни на столе, пока не образовалось огромное алое пятно. В комнате повисла оглушающая тишина.
Мирослава сделала несколько шагов назад и столкнулась спиной с Райаном. Он поймал ее за локоть.
— Почему это в моей голове? — прошептала она вслух. — Еще никогда я не ощущала себя реальнее, чем сейчас. Пожалуйста, проснись…
Мирослава начала щипать кожу на запястьях до тех пор, пока не появились кровоподтеки, но ребенок никуда не исчезал. Он был настоящим. Кровь была настоящей. Хотелось накинуться на убийцу, закричать, заплакать, но тело перестало слушаться и просто застыло в пространстве. В ушах звенело.
Синеус выдернул из тельца нож и вытер лезвие простыней.
— Уберите здесь все, — строго произнес он и в последний раз взглянул на Мирославу. — С этой делайте что хотите: верните туда, откуда взяли, оставьте себе... но чтобы завтра же Линн была здесь. Мне отвечать перед Рёриком.
Детоубийца вышел в дверь напротив и скрылся в других комнатах. Утред еще раз взглянул на малышку, уже ничем не отличающуюся от разделанной тушки кролика или петуха, что лежали у кухарки на столе, покачал головой и последовал за братом. Мирослава смотрела на окровавленное тельце и задавала себе один и тот же вопрос: «Кто здесь все-таки убийца?»
Райан завернул младенца в чистые ткани, но они тут же снова пропитались кровью и стали алыми. Он что-то сказал Мирославе, вероятно, просил подождать его, и вышел с ребенком наружу. Его не было около получаса. По крайней мере, так показалось Мирославе. Какая-либо связь со временем давно была потеряна, и она не ориентировалась ни в днях, ни в часах. Мира села на лавку, на которой прежде сидел Утред и прятался в тени.
— Я только что видела Райана... Я только что видела этого ребенка... ребенка, которого я убила сама... своими руками... которые это написали...
Она рукавом утерла слезы и вздохнула, чтобы собраться с мыслями.
— Они существуют лишь в твоей голове... Это все нереально… не правда… не правда…
Мирослава соскочила с лавки в поисках того, что можно было бы проверить на вкус и запах. Она металась из стороны в сторону, трогая то один, то другой предмет. На глаза попалась кружка с недопитым элем Синеуса. Она жадно сделала несколько глотков, поморщилась и закашляла. Начались рвотные позывы, но Мирослава сдержалась.
Она вернула кружку на место, сделала еще несколько кругов по жилищу, попыталась открыть двери, но они оказались заперты снаружи на засов. Тогда Мира вернулась к столу и снова посмотрела на кружку.