И ветры гуляют на пепелищах…
Шрифт:
— Хо-хо-хо! — рассмеялся стоявший подле старца мужчина в расцвете сил, с неровным красным рубцом через все лицо. — Хо!
— Кто насмехается над бедой другого, на того она падет вдвойне! — оборвал его старец. — Говорите: поднимались ли вы в небо вместе с птицами? — Он в упор вглядывался в глаза то Юргиса, то Микласа. — Не всякий раз сказанное идет от сердца. Кто знает, сколь большое пламя таится в тлеющем угле, и кто предскажет, каким цветком раскроется тугая почка?
— Тогда испытайте нас божьим судом! — прервал его Миклас.
— Пусть конь сделает решающий шаг! — подхватил Степа. — Пусть перешагнет через рогатины! Если сперва поднимет правую ногу — значит, мы сказали правду.
— Правду? —
— Они назвали коня немым. Когда лошадь без звука шевелит нижней губой, она с богом разговаривает.
— Можно ли заговорить коня от порчи?
— Пускаясь в путь, хлестнуть его по крупу крест-накрест рябиновой веткой.
— А как держать голову коня, испытывая судьбу?
— На север либо на восход.
— Наш обычай, латгальский. Ну что же, испытаем вашу судьбу. Когда разойдутся на небе тучи, в селении, около трех дубов, белый конь перешагнет через уложенные крестом медвежьи рогатины. Тем и поведают боги наши и предки, много ли правды в сказанном пришлыми, — решил старец.
В селении Темень-острова готовились к празднику засева, На заре сеяльщики бросили в землю последние зерна ячменя. Закончив, опрокинули на краю поля свои сетева (чтобы не выклевали зерно птицы), а посреди пашни воткнули пышную молодую березку (жертву Матери Земного Плодородия). Тем временем во дворах женщины разжигали огонь, чтобы сварить в честь засева путру, крутую кашу (дабы густым рос хлебушек!). Да свиных хвостов туда набросали побольше (чтоб росли колосья со свиной хвост). Сеяльщики обошли все дворы и сараи, перевернули зубьями вверх все «елки»— бороны (чтоб стоял хлеб стеной, как елки) и принялись подстригать отросшие бороды да волосы. Древнее поверье запрещало им с первого дня сева до последнего касаться бород и щетины ножницами либо ножом, не то зерно взойдет плохо. Потом умудренные жизнью старики вышли оглядеть засеянные нивы, произнося про себя заклинания матери Земли и Неба, теплому ветру и солнцу. Чтобы во время вечернего торжества, когда станут потчевать духов и предков — отцов рода, боги не рассердились, матерей Земли и Неба, а также Мать Ветров полагалось почитать в первую очередь.
Вместе со стариками обходили поля и Юргис с Микласом. Стало быть, работу здешних сеяльщиков оглядывали чужаки; однако же они были людьми, омытыми в ерсикских, латгальских земных и небесных водах, а значит, хоть и пришлые, ко все же здешним сродни. Если бы стояла сейчас осень, пора затяжных дождей и долгих вечеров, когда в селении, коротая время, отгадывают загадки, слушают сказания, вспоминают ушедших, какая-нибудь из старух, матерей рода, перебирая в памяти минувшее, наверняка вспомнила бы, у кого из здешних женщин свояки в полоцких землях, кто из местных породнился с людьми ерсикской общины и целовал в тамошней церкви святой крест. Род человеческий что божий луг, где все цветы одной землей вскормлены.
Так что чужаки эти были все же своей кости. Такая уверенность родилась в селении после долгих разговоров у огня в большой риге, где люди собирались послушать наказы усопших живым.
Селяне понимали: идти в мир побудили пришельцев духи, властвующие человеческими делами и помыслами. Духи снабдили их в дорогу мудростью и выносливостью. И прежде других — молодого, который, как чудилось, видел поверх лесов и вод; наблюдал он радости и беды людей в дальних краях, вкушал от хлеба иноземной мудрости и не дивился тому, что в чужом краю тамошние духи земли повелели соли скапливаться в оврагах, где она лежит сугробами, как тут — снег в метельную пору.
Если бы Юргис попал в селение весной, когда впервые выпускают лошадей в ночное, то парни его, наверное, позвали бы с собой — состязаться в шуточном беге, гоняться за созревшими для женихов девушками, сидеть у ночного костра, где варятся в горшке куриные яйца (чтобы докругла отъедались лошади!), где окуривают лошадей жженой волчьей костью (чтобы не разорвали звери!). Может быть, оставили бы его на пастбище и для потайных табунщицких дел, когда сжигают старые онучи, чтобы задобрить конских заступников и соловьев в ольшанике (их дело — не давать парням заснуть!).
Да, Юргис и его старший годами товарищ пришлись по сердцу жителям Темень-острова. Своим стал бы и аульский паренек Степа, если бы в положенное время был окурен дымом чудодейственных трав и переведен через порог взрослых мужей. Если бы прошел он посвящение в мужчины, которое в каждой округе проходит по-своему, хотя всегда — скрытно от женских глаз. Но Степа не прошел посвящения и поэтому не смел слушать, как беседуют старые люди с духами земли и предков.
— Пошлите, боги, спокойного дождя, теплого солнца, богатого цветения! Дайте собрать урожай в большие копны! С поля в ригу, из риги в амбар, из амбара в дом! — приговаривают старики, оглядывая засеянные поля. Потом вытряхивают землю из постолов (это для духа нивы: все, значит, что у нас было, отдали, чтобы только уродила земля) и возвращаются в селение, где все бурлит перед праздником.
Тропки, что ведут к большой риге, посыпаны белым песком, как и земля перед воротами. По широкой улице вдоль всего селения гуляют девушки и женщины в праздничных нарядах. Слышен говор собравшихся мужчин. В глазах рябит от расшитых бисером и украшенных кистями венчиков, узорчатых налобных повязок, платков, медных и серебряных сакт, черных и белых сагш — больших шерстяных платов; в глазах пестро от клетчатых шалей и от белых рубах мужчин, от их поясов с кистями, нарядных шапок и кафтанов. Дети поменьше держатся за материнский подол, те, что побольше — шныряют, собравшись кучками, как малые зверюшки, глядят на дела устроителей торжества, любуются блеском женских украшений, уверенной поступью мужчин. На Темень-острове много детворы. Так и кажется, будто опустилась на селение стая порхающих с места на место белоголовых птиц.
На улице Юргиса с Микласом поджидал Степа.
— Сказительница Ожа начинает разматывать прабабушкин пояс мудрости! Сейчас петь станет. Она на всех празднествах поет. Не мешкайте! Только мимо этого дома идти нельзя. Он брошен, это место проклято. Здесь наложила на себя руки девушка, когда ее опозорил за болотом распутник из знатных. Старейшины уж чего только не делали, чтобы ублаготворить духов оскверненного самоубийцей дома. Ничего не вышло. Уже красные змеи, говорят, завелись в углах…
— Добрый день! Помогай бог! — В празднично убранной риге Юргис с Микласом поклонились старушке в древнем тяжелом праздничном наряде (пять толстых шалей на плечах, пять юбок на бедрах!). Усевшись на колоду, она перебирала в пальцах широкий гарусный пояс.
Она пошевелила губами не то в ответ, не то пересчитывая узоры на поясе. Но лишь Степа опустился рядом с ней на корточки, как заговорила внятно:
— Ищут люди свои теплые края, как птицы по осени — свои. Ищут неустанно, беспрерывно.