И возродится легенда

Ракитина Ника Дмитриевна

— О! — брюнетка порывисто вздохнула. — Кажется, я оцарапалась. Посмотри!..

Оборотень, нагнувшись, развернул ее лицом к себе.

— Да не здесь, а вот здесь, — Батрисс выпростала в разрез юбки ногу в кожаных шнурованных бричес. — Ох, ты не увидишь, а тут узелок затянулся…

Она возвела очи к небу, кривя губы, чтобы удержать торжествующую усмешку, когда Янтарь нагнулся, дергая узел зубами. Растянул шнуровку.

— Тут не синяк, тут рыбка.

Батрисс поиграла бедром, и рыбка точно поплыла по загорелой коже.

— Ну же! Что ж ты непонятливый такой?

Оборотень

впился в рыбку губами, а потом завалил черноволосую на себя, заглядывая в фиалковые очи:

— А Эриль?

— А что Эриль? — Батрисс улыбнулась и шевельнула плечиком. — Я тебя не увожу. Я подстилка, дырочка. Меня не интересует нечто серьезное. И занудное… как ты, — она легонько ударила Янтаря пальцем по губам. А свободную руку удачно просунула между ним и собой.

— Так что же случилось все-таки? А?

— Я перестал быть мужчиной.

Батрисс захихикала, продолжая ладонью шалости:

— По-моему, ты фатально ошибаешься.

— Я перестал… с ней. Оставь!

— Нет, лучше встань и спусти штаны. Так мне будет удобнее.

И сама привстала на колени, вытянув трубочкой пухлые губы.

— Я все время жду удара в спину.

— От Эрили? — Батрисс, так и не успев приступить к ублажению оборотня, захлопала густыми ресницами. — Ты в своем уме?

— Она обожгла мне спину серебром, — проговорил он хрипло и страстно.

— В постели? Канделябром?

— Каким канделябром? — ошеломленно уставился на Батрисс Янтарь. — У нее серебро вот здесь, — он указал на запястья.

— Оригинальное украшение, — хмыкнула брюнетка. — Мне стоит об этом подумать… когда ты мне надоешь.

— Два серебряных ромба. Кровосос говорит, заклятие.

— Так-так-так… ты можешь внятно и медленно?

Батрисс стряхнула мелкий песок с бедра и стала затягивать шнуровку. Янтарь присел рядом.

— Ты не заметила, видимо.

— Заметила, бинты.

— Ее взяли на переломе зимы. Кромешники. В самый праздник кинулась спасать с костра упырицу. Бат, скажи, почему ей какая-то ведьма дороже меня? Эриль сделала для Тарвены все, усмирила вуивр, отстояла веру в Корабельщика, уничтожила Лидара и переломила хребет его армии, разве этого мало, чтобы жить спокойно? Просто жить?! Зачем она вмешалась в казнь? — он сглотнул. — Ее взяли спящей, в лесу. Я пошел по следу. И получил в руку серебром.

— Ты просто испугался, — сказала Батрисс тихо, дослушав его рассказ. — Столько месяцев одиночества и боли. Ты испугался опять стать волком и остаться им навсегда. Ведь так?

— Не знаю.

— Поговори с ней. Ты сам выбрал себе героя. Обычная женщина… — на губах Батрисс вновь расцвела улыбка, — бежала бы от тебя сломя голову.

Он тоже рассмеялся, встряхнув пепельной гривой.

— А ты?

— А я тоже необычная женщина. Когда пряталась у шлюх, смотрительница борделя, перевязывая мне раны, любила повторять: «Лети, ворона, пока ветер без сучьев». Между прочим, с тех пор меня многие знали, как «Нактийскую ворону». Я даже хотела выколоть ее вот тут, — Батрисс хлопнула себя по бедру и резко развернулась к оборотню, замахиваясь:

— Ну, чего ты смеешься?!

Янтарь

перехватил ее за запястье и жадно впился губами в губы.

…Батрисс долго вытряхивала песок из кучерявых волос, потом приладила на них платок:

— Сколько вы дуетесь друг на друга? Помирись. Эрили плохо без тебя, я уверена.

И сузила глаза:

— А с Невеей-кромешницей мы еще сойдемся на узкой дорожке.

Вечер в тот день был безветренный, тихий. Солнце еще толком зайти не успело, а луна уже поднималась над морем, бросая искристую дорожку на серебристо-пепельную воду. Волны отбегали с тихим шорохом, едва коснувшись влажного песка. «Ястребинка» дремала на якорях, светя с кормы одиноким фонарем, спали взятые на гитовы паруса, спала команда, только расхаживал от носа до кормы дозорный. В хибаре на берегу огонь был погашен, Дым и Батрисс похрапывали, заглушив скрип двери, когда Янтарь выбрался наружу.

Эриль сидела на пустом берегу, у кромки прибоя, позволяя волне облизывать босые ноги. Во все стороны от нее простирался почти ничем не нарушаемый простор неба, моря и берега, серебристый шар пустоты, от которого у Янтаря захватило дыхание. Он даже подался назад — в тесноту хижины, надежную, как логово. Оборотень любил и доверял лесу, сени кустов и деревьев, где каждый и убежище, и дом. Он мог выносить степь, с рощицами и балками, где ровен бег под луной за терпко пахнущей, теплой добычей. Но необъятность моря его пугала. Его шумы, его запахи дыбом ставили шерсть на загривке — в волчье ипостаси, — и волосы на голове. Хотелось и войти в воду, ощущая пастью ее горьковатый вкус, и бежать от нее. Своей неизъяснимостью Эриль была похожа на это море. Рядом с ним даже можно было поверить в Корабельщика, этого людского бога-защитника.

Скрипнув зубами, Янтарь стремительно пересек пустое пространство и опустился на корточки рядом с женщиной, чувствуя, как щекочет под языком желание завыть на луну. Эриль, не глядя, стиснула его запястье.

— Я пришел сказать…

— Не нужно…

Она повернулась, и теперь глаза женщины сверкали перед оборотнем в полутьме, как два драгоценных камня.

Янтарь ткнулся ей носом в ухо, укусил за мочку и, превращаясь в волка, не в силах совладать с собой, всей звериной тяжестью рухнул сверху, придавливая к земле. И последнее, что осознал еще, погружаясь в омут — был смех: серебристый, ласковый, так не похожий на смех Батрисс.

Глава 7

Окрестности Северной столицы изобиловали протоками, заводями, рифами, непредсказуемыми течениями, туманами и ветрами. Так что Батрисс, стеная, что отдает непосильным трудом нажитое, наняла все же лоцмана — молодого рыбака из ближайшей деревни, и тот благополучно провел «Ястребинку» через препятствия в просторную гавань, похожую на спокойное синее озеро в кольце земли. Скалы по обе стороны от ведущей в нее горловины венчали соединенные ажурным мостом маяки. Их звали Лерк и Тумка — по именам детей, отыскавших в тумане на берегу выброшенного морем мастера Торарина, будущего Корабельщика. Маяки издали были похожи на двух детей, взявшихся за руки.