И возвращу тебя…
Шрифт:
— Да что с ним говорить, Чико? Гони ты их в шею. Он ведь над тобой издевается! Позвать ребят?
— Погоди, Авиад… — сказал Чико. — А тебе, каппара, я в последний раз говорю, пока по-хорошему. Есть бланки — давай, посмотрим. Нет бланков — идите себе с миром. Зачем вам проблемы?
Берл ухмыльнулся.
— Проблемы-то у тебя, бижу. Только ты этого пока еще не понял.
— Да что… — начал было привставать «Че Гевара», но Берл мигнул Кольке, и тот, оторвавшись от своего фалафеля, быстрым коротким движением ударил дядьку в кадык. «Че Гевара» захлебнулся, закатил глаза и лег грудью на стол. Все
Чико сидел бледный, приоткрыв рот, и молчал. Впервые за все время беседы он пребывал в полной неподвижности. Берл неторопливо положил ему на плечо руку, передвинул поближе к жилистой шее, отыскал пальцем артерию.
— Просил ведь ты у него: «Погоди, Авиад… погоди, Авиад…» Сколько раз просил, а? Четыре? Пять?.. Эх, не хотят люди слушаться. Правильно ты говорил, бижу: люди должны друг другу верить. И дружить. Но мы-то с тобой друзья не разлей вода, правда, Чико? Я бы даже сказал — до гроба. Я даже догадываюсь — до чьего гроба именно. Хотя, ты ведь не станешь делать глупости, когда рядом с тобой такой близкий друг? Правда?
Берл слегка нажал пальцем. Чико дернулся, но тяжелая рука крепко держала его за горло, и он обмяк, поняв бесполезность сопротивления.
— Пусти… пусти…
— Не пущу, — улыбнулся Берл. — Не пущу, пока ты мне не поможешь, бижу. А ты мне поможешь, уж поверь опытному человеку.
Чико робко кашлянул.
— Я бы рад, да пока не могу. Мало голосов, тысячи не наберется. Приходи через месяц…
— Тысячи? — присвистнул Берл. — Вот это да… А ты и в самом деле крупный политический деятель. Только мне ведь столько голосов не надо, бижу. Мне, знаешь, одного твоего хватит. Расскажи-ка мне о своей прежней профессии. Еще до эпохи твоего блистательного политического взлета.
— До политики? — Чико пожал плечами. — В профсоюзах, то есть?
— Так ты еще и в профсоюзах побывал? — восхитился Берл, снимая руку с Чикиного плеча. — Ну ты, брат, даешь… Послужной список, прямо как у Бен-Гуриона! Нет, я о другом. Девяносто первый год помнишь? После войны в Заливе? Тогда ты трудился, скажем так, по международной линии. Занимался завозом работниц полового труда из дальнего зарубежья. Что молчишь?
Чико вздохнул.
— Все правильно, — сказал он. — Спорить не стану. Занимался. Завозил. Даже собственный «массажный кабинет» держал наверху, на Кармеле, около гостиниц. Только тогда же и завязал с этим делом, в конце девяносто первого. Спрашивай, чего тебе надо, отвечу. У меня секретов с того времени никаких не осталось. Все чисто.
— Коля, давай фотки!
Колька вынул из сумки конверт. Он не понимал ни слова из разговора Берла с кучерявым сутенером, но это мало его смущало. Достаточно, чтобы Берл дал ему знать, когда дойдет до дела. Просьба достать фотографии означала, что этот момент вот-вот настанет. Он протянул сутенеру конверт и впился в него глазами, стараясь оценить реакцию. Краем глаза Колька продолжал следить за дядькой в красной футболке. По его расчетам, тот мог очухаться в любую минуту.
Чико со равнодушным видом просмотрел снимки. Увы… ничто не указывало на то, что лица девушек были ему знакомы. Колька вздохнул и вернулся к нескончаемому
— Кто они твоему другу? — спросил Чико, возвращая фотографии Берлу.
— Одна из них — его невеста.
Чико кивнул и отвернулся. Казалось, он собирается с мыслями. Тем временем «Че Гевара» пошевелился, поднял голову из тарелки с салатом и обвел всех недоумевающим взглядом.
— Привет, Авиад, — ласково сказал Чико. — Доброе утро. Будь другом, принеси арак. У Сасона есть бутылки в холодильнике.
Колька взглянул на Берла, но тот отрицательно покачал головой.
— Вы ведь не станете делать глупостей, правда, Чико?
Чико усмехнулся со странным выражением.
— Теперь уже нет. Самую большую глупость в своей жизни я сделал тогда, — сказал он. — Которая из сестер его невеста? Старшая?
— Младшая… погоди-погоди… откуда ты знаешь, что они сестры? Я тебе этого не говорил.
— Не торопи меня, ладно? — Чико потер ладонью лоб. — Без стакана арака я все равно говорить не смогу. Тут надо все по порядку… чтоб вы поняли… с самого начала.
«Че Гевара» принес арак, стаканы и тарелку маслин. Вид у него был испуганный.
— Спасибо, каппара, — кивнул Чико. — Ты пока иди, погуляй где-нибудь. Я позвоню, когда надо будет.
Он налил себе полную и начал пить мелкими глотками, как воду. Колька наблюдал за ним широко раскрытыми глазами. Водку, в такую-то жару… Поставив на стол пустой стакан, Чико потряс головой и принялся сильно растирать лицо обеими ладонями, как будто хотел содрать с него что-то липкое и раздражающее.
— Знаешь, я уже начал думать, что вы никогда не придете… — тихо сказал он наконец, кивая в такт каким-то своим мыслям. — Четырнадцать лет все-таки. Сколько раз я себе этот разговор представлял, а все равно неожиданно выходит. Но речь-то у меня давно заготовлена… Я ведь почему должен с самого начала рассказывать, как ты думаешь? — Чтобы вы меня не зарезали тут же на полуслове — вот почему. Потому что, если начну с конца, то непременно зарежете.
Чико усмехнулся.
— Я бы на вашем месте точно так и сделал…
Он снова потянулся к бутылке.
— Э, нет, — остановил его Берл. — Сначала толкай свою речь. А то с трибуны упадешь.
— Что ж… — Чико глубоко, как перед нырком, вздохнул. — К девяносто первому я в этом бизнесе уже не одну собаку съел, а целую стаю, причем большую. Без малого десять лет — это тебе не игрушки. Ну, не все десять… два раза в серединке пробовал завязать. И не смог. Тебе не понять. Я и сам-то не очень понимаю. Это как наркотик — тянет и все тут. Адреналин, наверное. Хотя, с другой стороны, какой там адреналин? Ведь не дерешься ни с кем, и опасности тоже вроде как никакой. Даже без «вроде как» — просто никакой.
— Проституция у нас не то что разрешена, но и не запрещена. Власти просто делают вид, что ее нет. Нельзя сутенерствовать, нельзя содержать публичные дома. Но эти два «нельзя» — никакие не «нельзя», а булшит, бычье дерьмо, да еще и тонким слоем намазанное. Потому что достаточно повесить вывеску «массажный кабинет» или какую другую… скажем, «курсы кройки и шитья»… и все — никакой закон тебя не тронет. И полиция такой кабинет не преследует, а наоборот, приветствует. По двум причинам: личной и общественной.