И все небо для нас
Шрифт:
Мила разочарованно стонет, я сдерживаю вздох негодования и ворчу:
– Зачем укреплять дух в такую жару?
– Чтобы отпустить печаль.
Ускоряюсь, гневно отшвыривая кроссовками песок. Камешки отскакивают то на дорогу, то в овраг.
«Отпустить печаль» – так теперь говорят о смерти близкого человека?!
Останавливаюсь и стучу мыском кроссовки по обочине. Нужно что-то ему высказать. Просто не могу молчать, когда взрослые люди несут чушь.
– Мне это не нравится, – поворачиваюсь к дяде.
– Что?
– Ты, твое поведение и твои слова. Ты какой-то… пустой.
Тихон не отвечает, чем сильнее меня злит. Когда дядя уводит Милу вперед, проигнорировав меня, выкрикиваю:
– Как сосуд! Ты пустой сосуд!
Он снова игнорирует меня.
Обгоняю их с сестрой, задев дядю плечом, и преграждаю путь. Солнце за его спиной садится, окрашивая желто-розовым природу, дорогу и машины.
– Скажи правду: почему ты нас забрал? Тебя никогда не было рядом, ты не интересовался ни маминой, ни нашей жизнью. Так какого хр… черта ты о себе возомнил сейчас?
Мила легонько дергает Тихона за руку. Он переводит взгляд с меня на нее.
– Почему тебя не было с нами? – внезапно сестра поддерживает меня.
В груди все распирает от гордости. Вот, что значат кровные узы.
– Ваша мама не хотела, чтобы мы вмешивались в ее жизнь.
– «Мы»? – уточняю я.
– Долгая история.
– Что ж, торопиться некуда, – обвожу ладонью дорогу, уходящую вдаль, и с вызовом смотрю дяде в глаза. – Раз мама нам так ничего и не рассказала, ты должен взять на себя ответственность и просветить нас.
– Да! – поддакивает сестра.
– Хорошо. Но остановок делать не будем.
Перехватываю руку сестры, пока она замешкалась, и встаю ближе к дороге. Если уж кто-то из водителей решит влететь в обочину, то сначала ему попадусь я, и только потом Мила.
Дядя идет позади и рассказывает историю. Чувство, будто он чтец аудиокниги.
– Мама не разрешала ей выйти замуж…
Как-то не верится. Мама была особенной, даже когда болела. Даже в последние дни, когда едва шевелилась и еле произносила слова, ее окутывало ангельское мерцание.
Сейчас я жалею, что иногда ненавидела ее и говорила гадости. Мама стала жертвой обстоятельств, и не могла разорваться между собой, домом и нерадивыми родственниками. Отца я никогда не видела, и сильно удивилась, когда мама сообщила, что ждет ребенка. Я тогда спросила: «Зачем ты посадила в живот кого-то еще?». Хоть мне и было девять лет, я мало общалась со сверстниками и не знала, откуда и как берутся дети. А через год узнала столько, что решила: в ближайшие лет тридцать о своих детях точно не задумаюсь.
– Тогда Надя сбежала в первый раз. Мы с отцом нашли ее и вернули домой. Отец посадил ее под замок в комнате и не разрешал выходить без присмотра. Наде пришлось перейти на заочное обучение.
– Неужели папа был каким-то плохим? – не могла не спросить я.
Дядя пожимает плечами:
– Я его не видел.
– Как и я, – отвечаю, фыркнув. – Похоже, ему хорошо удается скрываться. Может, его и не существует вовсе?
– Кто знает, – дядя, взглянув на Милу, ласково говорит: – Можешь закрыть ушки, солнышко?
Мила, закивав, прикладывает руки к ушам.
– Потом обнаружилось, что Надя беременна. Отец запретил ей рожать. Сказал, что отвезет ее на аборт и не выпустит из дома, пока она не забудет о женихе и ребенке.
Лицо горит, глаза слезятся. Щиплю себя за бедро, злюсь и слезы высыхают. Бормочу:
– Это было больно.
Тихон поворачивается к Миле и жестами показывает, что можно больше не зажимать уши.
– Сбежав во второй раз, она переехала в другой город и решила оборвать связи с семьей, – дядя хлопает меня по плечу. – Вот и вся история. Просто семейные ссоры.
Снимаю кепку и даю ветерку поиграться с распущенными волосами. Жар понемногу спадает, вечерняя тень холодит разгоряченную кожу. Убираю кепку в рюкзак, схватываю волосы в тугой хвост.
Раньше мама заплетала мне волосы в косу. Вначале, когда она только училась, моей голове сильно доставалось. Некоторые волоски выдергивались, некоторые рвались, но потом мама приноровилась, а мои волосы стали густыми и непослушными. Сколько бы раз я ни причесывалась, они все равно походили на распушившуюся от времени веревку. И тогда мы выбрали единственный сносный вариант: день через два она заплетала мне волосы и я гуляла, спала и даже купалась с тугой темно-русой косой.
Миле достались тоненькие, но золотые, волосики. Интересно посмотреть на нее, когда она вырастет и решит, что длинные ломкие волосы – плохо, и что их нужно немедленно укоротить.
– Я думала, что хочу увидеть бабушку и деда, но теперь у меня возникли сомнения, – говорю я. – Они ведь не живут с тобой?
– Нет.
Мы аккуратно спускаемся к ближайшим кустам. Она приподнимает юбку платья и с важным видом говорит мне:
– Только не вздумай подглядывать, – и присаживается на корточки.
Отворачиваюсь, обвожу взглядом лесной пейзаж. Лениво размахиваю рукой, отгоняя назойливую мошкару. Знойный вечер кажется приятным подарком природы после дневного жара. Наконец-то больше не липну к одежде и себе. Во рту поскрипывает песок, взбиваемый автомобилями на дороге.
Дядя стоит наверху спиной к нам, и рассматривает что-то вдалеке. Любопытно, что же он там увидел? Мила, пошуршав юбками, берет меня за руку.
– Далеко до гостиницы? – спрашиваю.
– Чуть больше часа.
Ладно, потерплю. В конце концов тут столько кустов, что можно будет в любой момент отлучиться.