И залпы башенных орудий...
Шрифт:
«Сияя от радости и розовея от гордости, я присела на край стула и, не зная, куда деть руки, стала поправлять воронку звукоприемника. За другим концом стола сидел Верховный координатор — с мужественным лицом, очень умными и немного печальными глазами, с резкими морщинами у рта, придающими твердость чертам его лица и особое обаяние улыбке. Наверное, этот портрет мало кого заинтересовал бы еще месяц назад, но то, что он запечатлел облик Первого Джентльмена Земли, моментально поменяло отношение — люди начинают всматриваться в лицо «нового Наполеона», искать в нем нечто высокое и недоступное пониманию, и, конечно же, находят. Та же история, что и с Джокондой — обычная женщина-флорентийка попозировала Леонардо, а после поколения ученых бились над «загадкой Моны Лизы»! Да намалюй ту Джоконду безвестный художник из прошлого или позапрошлого века, кто бы обратил внимание на ее улыбку?! Но у людей вошло в привычку искать то, чего нет и никогда не было. Самое интересное, что при всем при этом человеки раз за разом находили небытующее, выдували пузыри монографий и диссертаций из ничего, измышляли хитроумные доказательства существования мнимого. Великая вещь — словоговорение и многоглаголание!
— Ну-с, барышня, — улыбнулся Середа, — начнем, помолясь?
— Начнем! — бодро сказала я. — Расскажите для начала о своем первом дне в новой должности!
— О, это было бы скучно.
— Тогда — о самом главном! — сманеврировала я.
— Ладно, попробую… Из здания Совета я так еще и не выходил. Дел — горы! Целые горные хребты! Все очень запущенно… Первые приказы я озвучивать не буду — военная тайна. Что еще?
Я снял надзор с зон спецкарантина и отменил сами зоны. Объявил военное положение. Собрал совещание… м-м… в общем, речь шла о скорейшем переводе экономики на военные рельсы. Это понятно, да? Объявил частичную мобилизацию… Очень сложно обучить и поставить в строй миллионы бойцов, но мы должны это сделать… Расконсервированы орбитальные верфи, на ИС-5 заложены сразу два планетарных крейсера, на Спу-57 — один суперкрейсер и линкор планетарного подавления. Строим мы и рейдеры, и малые атмосферные крейсера, и большие десантные… Истребители-пустотники, штурмовики… Работы очень много.
— На ваше имя поступает огромное количество жалоб, — сказала я. — Люди негодуют по поводу введения восьмичасового рабочего дня и «добровольно-принудительного» характера самих работ, работ в приказном порядке…
— Понегодуют, — спокойно заверил меня Середа, — и перестанут. Уж больно мы разленились! Четырехчасовой рабочий день! Каково?! И то половина не работает, а те, кто ходит на работу, постоянно опаздывают, прогуливают… Я их что, уговаривать должен? Хватит тунеядствовать! Отныне будет так — не работающий да не ест! А вы как хотели?! Вы что, полагаете, войну будет выигрывать кто-то со стороны? А вам даже не придется покинуть уютное креслице?! Не-ет, товарищи, чтобы победить в войне, поднатужиться придется всем! Без исключения! И я вам не обещаю легкой жизни! Напротив, гарантирую некоторые лишения и массу неудобств! Вы будете мерзнуть зимой и часто сидеть без света и любимых стереопрограмм, потому что энергия станет подаваться прежде всего на нужды обороны, а на отопление и прочее — то, что в остатке. Обязательно возникнут перебои с продовольствием, вам придется терпеть нужду не только в предметах роскоши, но и в самом необходимом! И это будет твориться не со зла, просто такова цена победы! Могу озвучить последний приказ: Все, кто населяет Землю, Солнечную систему и Периферию, получат социальные карточки. Карточка станет фиксировать норму потребления энергии, поездок, продуктов питания и прочих матблаг — сколько на ней чего указано, столько и будет дано. Самая большая норма окажется у военных и тружеников тыла, самая маленькая — у тех, кто не работает. Разумеется, это не коснется детей и стариков. Попросту говоря, прежний принцип «Каждому — по потребности» временно отменяется. Мы должны бросить все силы и резервы на рост оборонной мощи!
— Сурово… — протянула я. — И еще такой вопрос: большинство из нас не привыкло к дисциплине, не приучено терпеть нужду. Я знаю о случаях неявки на призывной пункт, о самовольных уходах со станций планетарной защиты… Как вы намерены крепить дисциплину?
— Очень простым и эффективным способом, — ровным голосом проговорил Верховный координатор. — Содружество Земли объявлено на военном положении, а посему всякий саботажник, дезертир или уклоняющийся от службы будет отдан под трибунал и расстрелян по закону военного времени. Это касается и любителей покричать на демонстрациях протеста, потрясти «пацификами». Юридическая служба и Контроль Чести и Права уже сориентированы, а сотрудникам Службы Охраны правопорядка отдан приказ разгонять подобные демонстрации всеми средствами и арестовывать зачинщиков беспорядков. Я вам обещаю, Дана, дисциплина будет! Мы выступим в едином строю или погибнем. Третьего не дано. И я приму все меры, вплоть до жесточайших и крайних, чтобы не отдать Землю врагу!
— Но все же, Координатор, — осмелилась я, — допустимо ли понижать достигнутый уровень и обрекать людей на нужду и лишения?
— Лишения?! — вскипел Середа. — Да что вы знаете о лишениях?! Когда это вы терпели нужду?! «Ах, неужто нам, несчастненьким, — передразнил он, — булку с маслом придется жевать без икры?!» Потерпите! А вы хоть знаете, что ели в блокадном Ленинграде в годы Великой Отечественной? Сто двадцать пять граммов хлеба из муки и опилок выдавали блокадникам в одни руки! На весь день! А зима тогда была лютая, и отопления — ноль! Люди тысячами гибли от холода и голода! Бредет человек по улице, пошатнется вдруг и упадет! Поутру таких, как он, собирали и складывали, чтобы весной, по теплу, похоронить в братской могиле… Я вам напомню один документ того страшного времени — это дневник маленькой девочки. Он уместился всего на нескольких страничках, исписанных крупным детским почерком. Сначала Таня пишет: «Умерла бабушка», потом — «Умер братик». На третьей странице написано: «Умерла мама», а на последней — «Осталась одна Таня». Блокаду эта девочка не пережила, умерла последней из семьи… Вот кто познал страдание и боль утраты! А вы… — Середа скривил лицо в презрительной гримасе. — Вы даже во имя собственного спасения, во имя сохранения мира и цивилизации не можете потерпеть!
— Мой координатор, — еле выговорила я и почему-то шепотом, — я готова терпеть! И не я одна такая, вы не думайте о нас плохо!
— Да я и не думаю… — вздохнул Середа. — Хотите, я вам расскажу, что пережил мой предок в те далекие военные годы?
— Хочу! — оживилась я.
— Тогда слушайте… Историю жизни моего пра-пра-пра… я узнал из его дневника, чудом сохранившегося на чердаке старого дома. Ну, слушайте… Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года началась война — для кого-то Вторая мировая, для нас Великая Отечественная. Волна сражений докатилась уже до Дона и Волги, гитлеровцы подходили к Москве. Жил Антон Середа в Воронежской области, и вот в июле сорок второго пришла ему повестка из райвоенкомата — приказано было явиться, захватив с собой продукты питания на три дня, кружку, ложку и так далее. На станции Бутурлиновка их собралось четыре сотни новобранцев. Погрузили всех в товарные вагоны и отправили на сборный пункт в Борисоглебск.
Поблизости от узловой станции попали они в переделку — эшелон атаковала эскадрилья «мессершмитов» — это были винтовые самолеты немецких захватчиков. «Мессеры» шли на высоте метров пятидесяти и стреляли по вагонам. А всю защиту эшелона представлял старый пулемет «Максим» — военрук стрелял из него, но сбить самолет, конечно, не мог. Следующим заходом «мессеры» стали бомбить состав. Половина вагонов пошла под откос вместе с новобранцами — вагоны кувыркались, разваливаясь на лету, давили и погребали все живое. Потом… Потом Антон с товарищами похоронил погибших и трое суток подряд восстанавливал пути — надо было пропустить составы с военными грузами.
До Борисоглебска он так и не добрался. Его с товарищами привезли в Нижний Тагил, на военный завод номер шестьдесят три. Завод выпускал снаряды для «катюш» и для противотанковых пушек разных калибров. На работу ребята ходили строем и работали по 12–14 часов в сутки. Они постоянно недоедали и недосыпали. Одевались во что придется, вместо кожаной обуви им выдали ботинки на деревянной подошве. Стук по деревянной мостовой, по которой они шагали с работы и на работу, разносился далеко вокруг… Придя с завода, эти военнообязанные не раздевались — в общежитии-казарме зимой было не теплее плюс восьми. Так и спали — в ватных засаленных брюках и фуфайках. В баню ходили раз в месяц, когда привозили жидкое мыло. И все равно, как бы ни было холодно и голодно, дух их был на высоте! «Все для фронта, все для победы!» — это был не просто лозунг, это было для них руководством к действию! У них даже возникло движение тысячников — в особую книгу заносили имена тех, кто выполнял план на тысячу и более процентов. Записали туда и Антона…
А однажды в цех привезли корпус печи для прокалки снарядов, в которой надо было расточить сто пятьдесят отверстий. Это был огромный барабан, шести метров диаметром, а полпред завода установил срок окончания работы — двенадцать дней. Поручили эту работу Антону.
Четверо суток он не отходил от расточного станка, пока не выполнил заказ, а на пятые сутки грохнулся в обморок. Очнувшись, Антон узнал, что проспал двое суток! Ну, хоть выспался… Да и другие срочные работы ему подкидывали. Скажем, надо было расточить блоки двигателей танков Т-34, «KB», «ИС»… Сказать, что было трудно, значит ничего не сказать. Каждые сутки рабочие-солдаты не досчитывались в своих рядах юношей и девушек, умерших от дистрофии, от холода и непосильного труда. В декабре сорок четвертого Антон и сам подхватил двустороннее крупозное воспаление легких. Его как безнадежного больного положили в отдельную палату больницы. Там Антон потерял сознание, и его отправили в морг. А он-то один в цеху расточник! И вот табельщику поручили срочно разыскать Антона Середу. Искали по всем больницам, потом по моргам пошли. Представьте себе — заглядывают табельщик с медсестрой в мертвецкую, где Антон провалялся двое суток, и видят, что один из покойников встает… Как мой предок тогда выжил — диву даюсь! Подлечился он — и снова в строй.
…Девятого мая сорок пятого года Антон Середа в ночную смену находился на своем рабочем месте, у станка. Часов в пять утра заводские гудки вдруг как заревут! Все подумали, что-то случилось, и выбежали на улицу, а оказалось — войне конец! Победа! Промплощадка завода мигом превратилась в муравейник, люди обнимались, плакали, смеялись… В честь этого счастливого события рабочим-солдатам выдали талоны на хлеб за пять дней вперед… Вот такой была та война.
— Вы думаете, нам не хватит духа и воли, чтобы выдержать все испытания? — проговорила я, смаргивая слезинку.