И.О.
Шрифт:
Когда директор института и парторг стали о чем-то спорить и что-то друг другу доказывать, Алексей Федорович заметил, что все присутствующие в зале смотрят не на сцену, а на него. Он подумал, что у него что-нибудь случилось с галстуком или того почище, и все проверил. В это время режиссер, который сидел по правую руку от него, наклонился и спросил:
— Ну как?
Думая, что режиссер запросто, по-мужски, спрашивает у него насчет аккуратности в костюме, Голова улыбнулся и ответил:
— Да ничего. Все в порядке.
Он увидел, как режиссер моментально
После конца первого акта зажгли свет. Директор театра, режиссер и еще несколько человек подошли к Алексею Федоровичу.
— Значит все в порядке? — улыбаясь, спросил директор.
Было, правда, странно, что все так живо интересуются какой-то чепухой, но кругом были одни мужчины, и поэтому Алексей Федорович сказал:
— В порядке… Мне сначала показалось…
— Что вам показалось? — быстро и несколько испуганно спросил режиссер.
— Что не все в порядке, — охотно ответил Голова.
— Но потом оказалось, что все в порядке?
— Потом да.
— Ну, слава богу, — сказал режиссер, — я думаю, дальше будет не хуже.
Алексей Федорович и не подозревал, что решил сейчас судьбу спектакля, вызывавшего большие опасения у дирекции, так как это была первая пьеса с конфликтом, доведенным до того, что парторг уходил из кабинета главного инженера, хлопнув дверью.
Во время второго и третьего действий Алексея Федоровича здорово клонило ко сну. Трудно было сидеть одному, в темноте, без телефонных звонков, шныряющих туда-сюда сотрудников, сообщений о футболе; правда, когда на сцене появился котенок и стал играть шнуром от телефона, Голова даже расхохотался, это место ему понравилось, но дальше опять стало скучно и непонятно.
После конца спектакля Алексея Федоровича повели в кабинет директора, где собрались все участвовавшие в спектакле актеры и другие работники театра. Алексей Федорович почувствовал себя в знакомой обстановке собрания, поэтому не очень удивился, когда директор театра сказал:
— Я думаю, вы и откроете собрание, Алексей Федорович, тем более что весь коллектив жаждет познакомиться с вами.
Когда Голова занял председательское место и собрался по привычке постучать карандашом о графин, в комнате наступила такая тишина, какой не бывало ни в Научно-исследовательском институте, ни в Коммунальном отделе, ни где бы то ни было. Все взгляды были обращены к нему, режиссер спектакля сидел в напряженной позе, прицелившись авторучкой в блокнот.
Чувствовал ли волнение наш Голова?
Скорее всего, чувствовал. Обычно тексты выступлений ему писал Переселенский. Если предстояло выступить сразу в нескольких местах, листки раскладывались по карманам в определенном порядке. Таким образом, дело сводилось к тому, чтобы не перепутать карманы. Сейчас же он должен был выступить без бумажки, даже не зная, о чем говорить.
— Разрешите наше первое знакомство считать открытым, — сказал Голова и, вероятно, не знал бы, что сказать
— Разрешите ваши аплодисменты считать за принятие…
Тут он остановился, понимая, что говорит что-то не то, но почему-то снова раздались аплодисменты, после чего поднялся режиссер и, обращаясь к нему, сказал:
— Спасибо вам, Алексей Федорович! Поистине лапидарность вашей оценки важнее всяких пространных рассуждений. Мы рады, что спектакль вам понравился, что вы его приняли. — И повернувшись к другим, он продолжал: — Сегодня у нас большой праздник. Мы выпускаем спектакль, который, как вы слышали, принят народом и который впишет славную страницу в историю нашего театра. Я поздравляю весь коллектив с большой победой и желаю всем успехов в творческой работе и в личной жизни… ("Жаль — подумал Алексей Федорович, — успехов в труде и в личной жизни и я бы мог пожелать им… Ну да ладно, еще не раз встретимся…")
Потом, снова повернувшись к Голове, режиссер спросил:
— Может быть, у вас есть какие-нибудь замечания, Алексей Федорович, мы будем рады возможности выполнить их.
Алексей Федорович вдруг вспомнил про котенка и расхохотался, но, увидев испуганное лицо режиссера, объяснил:
— Хорошо бы котенка и в первом действии!
Он увидел, как несколько человек переглянулись между собой. Потом режиссер налил себе в стакан воду из графина, выпил и сказал:
— Мы учтем ваши замечания, Алексей Федорович.
О новом руководителе отдела искусств заговорили сразу, и, как всегда, мнения были самыми различными. Одни считали, что с его приходом в Периферийске начнется расцвет театра, что пусть он не хватает звезд с небес, но зато тонко чувствует, целиком доверяет творческим людям, чего нельзя было сказать о Покаместове. Говорили, что он человек смелый, не ссылается на всякие постановления и бумажки, любит актеров и даже прощает им некоторые слабости (актеры очень любят, чтоб им прощали некоторые слабости). Утверждали также, что Алексей Федорович человек эрудированный, но что он не тычет в нос свою эрудицию, оставаясь простым и доступным. Словом, говорили, как и обычно, то, что хотят видеть в новом руководителе, и то, что ему от этого желания и приписывают.
Другие считали, наоборот, что с приходом Головы в искусство работать будет труднее, что человек он тяжелый, во все любит вмешиваться и что уж лучше было при Покаместове, который, хотя и не понимал в искусстве, но зато ни во что не вмешивался.
А многим было вообще безразлично, кто руководит искусством в городе Периферийске; они ходили на драматические спектакли, оперетты и концерты, не задумываясь о путях их создания, прохождения и утверждения.
В столовой Научно-исследовательского института новое назначение Головы тоже вызвало споры. Глубоко порядочный считал, что это его настоящее призвание и что именно на этом поприще он себя покажет.