И.О.
Шрифт:
Так думал Алексей Федорович, мучительно стараясь понять то, что происходит вокруг него, когда вдруг страшная, безумная мысль пронзила его мозг: "А может, это не кампания?.. Может, это вообще все переменилось?!.."
Он почувствовал, что покрывается холодным потом и где-то внутри возникает неприятное, сосущее чувство.
— Что с вами, Алексей Федорович? — спросил Вася, увидев, как его пассажир откинулся на подушки и тяжело дышит.
— Останови-ка машину… Хочу немножко пройтиться.
Алексей Федорович вышел из машины и жадно втянул в
— Я лично, — сказал Вася, — когда читаю рекламу: "Пейте коньяк!", воспринимаю это как директиву.
Алексей Федорович ничего не ответил, ему показалось, что и Васька в последнее время разговаривает чересчур развязно.
Они находились на окраине города. В вечернем тумане смутно виднелось стоящее на холме здание больницы имени Кюхельбекера, которую почему-то недавно опять переименовали в Инфекционную больницу.
Глядя на нее, Алексей Федорович с грустью вспоминал славную кампанию по переименованию улиц, а затем учреждений, он вспомнил своего соратника по этому мероприятию товарища Половинникова. Как все странно закончилось: каждый день то тут, то там появляются снова старые таблички: Зеленая улица, Березовая аллея, Спиридоньевка, дошло дело до того, что стали снимать памятники, к которым раньше боялись прикоснуться и с которых прежде бывало даже голубиные следы снимали, вынеся перед этим специальное решение Персовета.
Глубокая печаль охватила Алексея Федоровича Голову. Впервые в жизни он почувствовал себя одиноким и неприкаянным, Он вынул из бумажника пакетик с таблетками, которые с недавних пор принимал, проглотил одну, поморщился и снова влез в машину.
— Домой, — сказал он коротко и поглубже запахнул пальто; ему было зябко и не по себе.
Алексей Федорович открыл своим ключом дверь, снял пальто, прошел в столовую, но есть не стал, а прилег на диван. Он подумал о том, что надо бы выключить настольную лампу и разодеться, но у него не было сил это сделать. Так хорошо было лежать на диване, слава богу, хоть дома все по-прежнему: тот же диван со спинкой, на нем семь штук слонов, абажур оранжевый над столом. Алексей Федорович почувствовал, что он совсем уже засыпает, как вдруг увидел, что дверь слегка приоткрылась и в комнату вошел мальчик лет десяти-двенадцати.
"Что за черт, — подумал Алексей Федорович, — что ему здесь нужно?"
Мальчик, с любопытством оглядываясь вокруг, подошел к столу и, с трудом взобравшись на стул, снова посмотрел вокруг.
Голова быстро поднялся и сел. Он хотел сказать что-нибудь резкое, возмутиться по поводу этого внезапного визита, но совершенно неожиданно для себя самого произнес:
— Здравствуй.
Мальчик вздрогнул, но сразу же улыбнувшись, тихо ответил:
— Здравствуйте.
Ты кто такой?
— Я?.. Алеша.
— Интересно. А отчество твое как?
— Федорович.
— Позволь, позволь, — вскричал
— Конечно. А что?
— Ничего. Я ведь тоже Алексей Федорович. Здорово это получается. Ну, а скажи-ка твою фамилию.
— Моя?.. Голова.
Алексей Федорович испуганно посмотрел на мальчика, но тот все так же сидел на стуле, чуть-чуть улыбаясь.
— Это ты брось! Я — Голова.
— И я тоже — Голова, — упрямо сказал мальчик.
— Да как же это может быть? Ты, брат, что-то напутал. Вот, смотри-ка, мой паспорт…
И хотя Алексей Федорович твердо помнил, что паспорт его хранится в тумбочке, которая стоит в спальне у кровати, сейчас паспорт почему-то очутился у него, в руке, и это ему даже не показалось странным. Он протянул его мальчику.
— Видишь? Алексей Федорович Голова…
— Ну и пусть, — сказал мальчик, не посмотрев в паспорт. — А все равно я — Алеша Голова. У кого хочете спросите.
— Постой, постой… Мы сейчас все уточним.
— А чего мне уточнять?
— Есть у тебя какие-нибудь документы, характеристики. Может, отзыв есть?
— На кой они мне? — Мальчик весело рассмеялся. — Я же сам тут.
Разговаривая с мальчиком, Алексей Федорович чувствовал странное беспокойство, которое никак не мог объяснить. С одной стороны, мальчик его чем-то очень раздражал, с другой, он испытывал острую необходимость с ним разговаривать.
— Ты сам-то откуда родом?
— Из Люботина, — сказал мальчик.
— Постой, постой, — все больше изумляясь, спросил Алексей Федорович, — это что, под Харьковом?
— Ага.
Алексей Федорович вскочил на ноги и стал нервно шагать по комнате.
— Слушай, ты брось, понимаешь, дурака валять!.. Это я родился в Люботине. Там еще пруды такие есть… Постой, постой, как же они называются?..
— Ставки, — напомнил мальчик.
— Ага-га-га! Верно! Ставки. И вишен там было кругом, яблок — пропасть! Ты яблоки воровал?
— Конечно, воровал.
— Зеленые такие, аж скулы сводило.
— А спелые невкусно.
Мальчик совсем освоился. По-видимому, и ему было интересно разговаривать с Алексеем Федоровичем. Теперь, когда он повернулся, Голова увидел его курносое с веснушками лицо. Был он в белой полотняной рубахе, на голове носил картуз с чуть примятым козырьком. Мальчишка показался Алексею Федоровичу удивительно знакомым, но где они встречались, вспомнить не мог.
— А вы картошку в костре пекли?
— Не упомню, — сказал Голова, — вроде бы пек…
Мальчик чуть прищурил глаза, наклонился к Алексею Федоровичу и тихо, одними губами запел:
Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка…
Низко бьем тебе челом-лом-лом…
— также тихо подхватил Голова и очень удивился, что помнит эту песню. И они вместе пропели или скорее прошептали еще две строчки:
Даже дальняя дорожка-рожка-рожка-рожка