Ибн Баттута
Шрифт:
Вряд ли эта обмолвка объяснима ошибкой памяти. Куда уместней предположить, что здесь нашим путешественником руководило тщеславие. Авторитет Ибн Таймийи в мусульманском мире был столь высок, что Ибн Баттута, по-видимому, не удержался от искушения прихвастнуть, что лично видел опального законоведа. Сообщая об этом, он, очевидно, был уверен, что вряд ли кому-нибудь удастся его проверить.
Но Ибн Баттуту все-таки проверили. Сделал это наш современник, дотошный чешский арабист И. Хрбек. Сопоставив приводимые Ибн Баттутой даты с реальными историческими событиями, он неопровержимо доказал, что эпизод встречи с Ибн Таймийей является плодом воображения Ибн Баттуты, надеявшегося таким способом поднять свой авторитет
Однако не будем слишком строги к нашему герою. Отнесем некоторые накладки за счет его пылкой страсти познать все, чем жил в его эпоху многоязыкий и разношерстный мусульманский мир, и донести до современников каждое событие — великое или малое, — временами непроизвольно украшая его узорами воображения и фантазии. Простим ему это, ибо чему же, как не его неистощимой любознательности, мы обязаны нашей сегодняшней прогулкой по городам и странам, отделенным от нас временной дистанцией в шесть веков.
«Ненасытными бывают двое: стремящийся к богатству и стремящийся к знанию», — утверждает старая арабская поговорка. Тяга к расширению знаний не покидала Ибн Баттуту даже в те дни, когда в его кошельке, как выражаются арабы, «гулял ветер» и будущее не сулило ни выгоды, ни прибытка.
В самый разгар знойного рамадана 1326 года, когда люди завидовали неразумным ишакам, утолявшим жажду из грязных луж, Ибн Баттута, пошатываясь от лихорадки, ежедневно отправлялся в мечеть слушать комментарий Ибн Шихна аль-Хиджази на книгу известного законоведа аль-Бухари, считавшуюся основным источником по мусульманскому праву. Прослушав разъяснения сирийского богослова по 3450 разделам книги, Ибн Баттута не преминул получить от него письменное свидетельство, которое давало ему право впредь самому комментировать этот труд от имени учителя.
К концу путешествий у Ибн Баттуты набрался целый ворох таких дипломов. Куда бы ни приезжал Ибн Баттута, повсюду старался он пополнить свои знания. Слушал лекции знаменитых ученых, подолгу беседовал с суфийскими шейхами, принимал участие в шумных диспутах по спорным вопросам догматики и права. В те времена заявить: «Я учился у такого-то…» — было лучшей аттестацией, открывавшей доступ в самые высшие сферы общества. Воспитанник дюжины известных ученых в значительной степени разделял их славу, и чем громче и авторитетнее было имя наставника, тем больше возможностей открывалось перед учеником. В средневековом мусульманском мире ценился энциклопедизм. Широта знаний ставилась превыше всего, и критерием учености было не самостоятельное научное мышление, а количество общепризнанных источников, которыми овладевал тот или иной школяр. Разумеется, весь корпус богословских и светских наук в силу своей необъятности был недоступен одному человеку, и тысячи «вечных студентов» чуть ли не всю свою жизнь находились в пути, переходя из города в город, от одного учителя к другому. Ученые хвастались друг перед другом числом наставников, которых они прослушали, и в выигрыше оказывался тот, кто мог предъявить дипломы, содержащие созвездия громких имен.
Широкая образованность молодого танжерского шейха сразу же бросалась в глаза всем, с кем ему приходилось общаться, и именно это ставило его над людьми, которые разделяли с ним тяготы дальних странствий. В любой компании — будь то паломники или купцы — Ибн Баттуте принадлежало особое место; и где бы ни останавливались караваны на постой, его в первую очередь приглашали в свои дома местные правители, чиновники, ученые, судьи, знатные горожане.
…1 сентября 1326 года караван паломников вышел за городские ворота. Во главе колонны на белом коне ехал эмир-хаджи Джубан аль-Мансури, за ним рядами по четыре отряд мамлюков, предназначенный для охраны каравана.
В небольшой деревушке аль-Кисва, в нескольких милях от Дамаска, Ибн Баттута простился с женой. Она была беременна, и тяготы предстоящего
Вдоль старой римской дороги, тянущейся на юг от Дамаска, стелются клубы пыли. Голова колонны, где Дремлет, покачиваясь в паланкине, великий эмир Джубан аль-Мансури, медленно втягивается в предместья Босры, а многие из тех, что в хвосте, еще прощаются с родственниками у южных ворот Дамаска.
Сорок тысяч паломников, охраняемые отрядом из шестидесяти мамлюков, нескончаемой вереницей движутся по знойному тракту. Еще в Дамаске колонну поделили на отряды, у каждого отряда свой шейх, свои погонщики и слуги, плетущиеся с обозом. Публика побогаче мирно посапывает в уютных верблюжьих седлах, кто победнее — до крови натирает затекшие ягодицы о спины безропотных ишаков, есть и такие, кто топает пешком, экономя копившиеся годами дирхемы, которые пригодятся, когда караван вступит в пустыню, где поневоле придется брать в аренду мула или осла.
Первая крупная остановка в Босре. Здесь караван стоит четыре дня, пополняя запасы питьевой воды и провианта и поджидая тех, кто отстал в пути.
Босра — древний римский город, столица Хаурана, находящегося на стыке возделываемых земель и пустыни. С незапамятных времен здесь останавливались караваны, возившие пряности и другие йеменские товары из Мекки в Дамаск. Наведывался сюда и пророк Мухаммед в те годы, когда бедным погонщиком служил у своей будущей жены, богатой мекканской купчихи Хадиджи. Считается, что именно в Босре произошла его знаменитая встреча с христианским монахом Бахирой, который предсказал ему будущую пророческую миссию.
К югу от Хаурана насколько видит глаз тянется беспредельная и безмолвная лавовая пустыня с островками пологих холмов, на которых кое-где встречаются полуразрушенные верстовые столбы с непонятными франкскими надписями, и это единственное, что напоминает о существовании человека, веками пытавшегося освоить эти безжизненные просторы.
Здесь, на краю пустыни, римляне строили крепости, защищавшие южные рубежи провинции от набегов бедуинских племен. В зимний период, когда песок покрывается пушком скудной растительности, бедуины кочуют в глубинных районах, питаясь дичью и верблюжьим молоком. В засушливые летние месяцы они пробираются на север и словно саранча проносятся вдоль южной кромки Хаурана, промышляя обменом с местными жителями, но чаще грабежом. Особенно страдали от неожиданных налетов купцы и паломники, которых пираты пустыни порою в буквальном смысле раздевали догола.
Нацеливая в грудь онемевшего от страха путника острие длинного индийского копья, бедуин обычно приказывал:
— Раздевайся, ибо твоя тетка совсем голая!
Под теткой они имели в виду свою прародительницу Агарь, изгнанную в пустыню библейской Саррой, матерью Исаака, считавшегося ими родоначальником всего оседлого люда. Отсюда грабеж рассматривался бедуинами как возвращение добра, незаконно отнятого Исааком у Исмаила.
Спасти от полного разорения мог только щедрый выкуп, и со временем обычай выплачивать дань шейхам кочевавших в этом районе бедуинских племен был взят за правило всеми, кто рассчитывал в целости добраться до места назначения…