Ибо сильна, как смерть, любовь…
Шрифт:
— Ну, что ты. Я не обижаюсь. Пусть во сне она будет твоей дочкой, а днем наяву моей. Главное, что ты охраняешь ее и, значит, с ней ничего плохого не случится.
— С ней ничего плохого не случится, — как эхо повторил замирающий вдали голос, и наступила тишина.
Наваждение кончилось. Лена села на кровати, сама не веря себе. Неужели она только что действительно разговаривала с мертвой матерью Стеллочки? Она встала и пошла к ребенку. Та мирно спала, подложив ручки под щечку. Распущенные волосы делали ее похожей на ангела, и Лена невольно залюбовалась ею. Вдруг девочка зашевелилась, ее лицо озарила счастливая улыбка, и все также продолжая спать, она протянула ручки и нежно сказала "мама".
Это не мне, сразу поняла Лена, это ей, той маме. Ну, что ж, пусть. Пусть бедная женщина хоть немного будет счастлива. Мы будем растить нашу дочку вместе, а когда
Лена встала и, тихонько, чтобы не разбудить дочку, пошла к себе. Сзади нее прозвучал тихий счастливый смех, и ликующий детский голос произнес "мама пришла"
Мики
Когда я тринадцать лет назад пришел работать в Компанию, Мики уже была помощником главного бухгалтера. Главный бухгалтер был у нас человеком суровым, к нему старались обращаться как можно реже или даже вообще не подходить. У него был очень плохой характер, все ему казались тупицами и бездельниками, сидящими на шее у Компании, не приносящими никакой пользы и даром получающими зарплату. Все это было написано у него на вечно хмуром и недовольном лице, поэтому оберегая свой душевный покой все предпочитали с вопросами по работе подходить к Мики. У нее, кстати сказать, характер тоже был не сахар, и она тоже терпеть не могла тупых или некомпетентных работников, но все-таки всегда старалась объяснить, какие документы нужно составлять, и что в них должно быть написано. Объяснять ей было легко, так как она знала каждого клиента, наизусть помнила его условия оплаты и получения товара. Она приходила на работу на час раньше всех и часто уходила последней, так как работы было много, но главный бухгалтер часто бывал недоволен, если она не успевала сделать все вовремя. Он почти никогда не кричал, но своими безжалостными ехидными замечаниями мог любого довести до слез или до белого каления. Если его замечания относились к Мики, она мгновенно вспыхивала, психовала и клялась, что немедленно найдет себе другую работу, и ноги ее больше не будет в этой конторе. Но на следующее утро, она уже с семи часов сидела как всегда в своем кабинете и властным голосом разговаривала с нерасплатившимися клиентами или нерадивыми подчиненными.
Голос у нее был странный, хриплый, низкий, почти мужской, так не подходивший к ее худому жилистому телу. Она вообще была очень некрасивой и только большие карие умные глаза и очень красивые каштановые волосы немного смягчали впечатление от ее некрасивости. Она знала это и в свои сорок пять лет носила волосы распущенными до плеч, и, так как всегда ходила в обтягивающих джинсах или короткой юбке, сзади казалось молодой девушкой.
Странно было представить ее чей-то матерью или женой, но тем не менее она была замужем и очень любила своих двух дочерей, который были на удивление хорошенькими. Я знал это, потому что над ее столом висели их фотографии, к которым постепенно прибавились еще и фотографии двух малышей, ее внуков от старшей дочери. Младшая тоже вышла замуж пару лет назад, но с детьми у нее была проблема, она перенесла несколько выкидышей, Мики как-то по секрету рассказала мне об этом.
По работе нас с ней почти ничего не связывало, я работал менеджером по продажам и только иногда относил ей какие-нибудь документы или получал от нее списки неплатежеспособных клиентов. Когда я начал здесь работать, то понял, что для того, чтобы закрепиться в Компании, нужно выкладываться по полной и стал задерживаться на работе допоздна. Мне это даже начало нравиться, так как после четырех люди постепенно расходились и можно было спокойно поработать в тишине, без разговоров и телефонных звонков. Моя комната была на третьем этаже, но в конце работы я поднимался на четвертый, чтобы отметить карточку, и тогда я слышал, что Мики все еще сидит в своем кабинете и, сердито бурча себе под нос, проверяет счета и документы.
Однажды я зашел к ней просто, чтобы сказать «до свидания», но мы разговорились, и я с удивлением убедился, что она довольно-таки неординарный человек. Двумя-тремя насмешливыми словами она могла точно обрисовать человека, или описать событие, и мы с ней здорово посмеялись в тот вечер над сослуживцами и клиентами. После этого я стал часто заходить к ней по вечерам перед уходом, чтобы поговорить о жизни и о работе. Мики была вегетарианкой, но не просто не ела мяса, а употребляла только здоровую пищу. Она и меня пыталась убедить стать вегетарианцем, хотя бы для того, чтобы не толстеть и оставаться стройным и подвижным, вот как например,
Возможно, она бы и убедила меня в конце концов, если бы не существовала такая вещь, как ирония судьбы, и не просто ирония, а еще и очень злая. Два месяца назад мы похоронили Мики, а злая ирония заключалась в том, что умерла она от рака желудка. Это произошло очень неожиданно и почти мгновенно. У нее стал болеть желудок, сначала несильно, потом больше. Она, решила, что это гастрит или язва, в общем ничего страшного, к врачу, конечно, придется пойти, но можно и подождать. Но на третью ночь боль стала такой сильной, что муж отвез ее прямо в приемный покой больницы. Оттуда ее уже не отпустили. Сначала ничего толком не объясняли, сказали, что нужно просто пройти обследование. Но когда ее неделю не было на работе, хозяин позвонил ее врачу, который оказался его родственником. Тот сразу ответил, что Мики — не жилец. У нее рак в последней стадии, очень запущенный. Ей осталось два-три месяца, так как у нее уже почти нет желудка и есть она больше не сможет никогда.
Я помню, что в тот день мы все как раз стояли в коридоре на четвертом этаже. У одной из женщин был день рождения, и мы по сложившейся традиции собрались на несколько минут, чтобы поздравить ее и вручить подарок. Главный бухгалтер не принимал участия в таких церемониях, наоборот, тщательно следил, чтобы поздравление не затягивалось, так как мы сюда пришли работать, а не праздники праздновать. И вдруг он вышел из своего кабинета и подошел к нам. У него было такое лицо, что гул сразу стих, и все повернулись к нему. Он некоторое время молчал, а потом с трудом растерянно произнес:
— Мики умирает. У нее рак в последней стадии.
Это было настолько неожиданно и невероятно, что мы сначала даже не поверили, но поглядев на него, поняли, что это правда. Впервые в жизни у него было человеческое лицо, и выражало оно страдание.
Мики дали болеутоляющие лекарства и выписали из больницы, так как оперировать ее не было смысла. Ей сказали, что у нее рак, но не сказали, в какой стадии, и она стала с возмущением требовать лечения, например, химиотерапию. Врачи согласились. Ей назначили химиотерапию и поставили на очередь. Из этого она поняла, что врачи не спешат, так как особой опасности нет. А может, она просто хотела, чтобы так было. Она боролась, ела то, что могла, йогурты и мороженое, и один раз даже приехала в контору. Ее привез муж, а сама Мики, которая много лет гоняла как заправский лихач на огромном джипе, уже не могла сидеть за рулем. Я не знал, что она пришла и как обычно сидел в своем кабинете, когда она вошла. Когда я увидел ее, то с трудом удержался от возгласа ужаса. Да, она всегда была худая, но сейчас передо мной стоял просто скелет, с маской Гиппократа на лице. Только огромные горящие глаза остались прежними.
— Рома, — сказал она, серьезно и требовательно глядя мне в глаза, — я пришла спросить тебя. Ты как-то говорил мне, что у твоего отца был рак желудка. Он умер? Я тогда не спросила тебя, но хочу спросить теперь. Так он умер?
— Нет, — стараясь достойно выдержать ее взгляд, ответил я. — Его подлечили, и он прожил еще пять лет, а потом умер, но от инсульта.
— Вот, — почти торжественно заключила она. — Вот это я хотела от тебя услышать.
И она обняла меня. Я тоже обнял ее, очень осторожно, потому что ее тело стало таким хрупким и невесомым, как у ребенка. Мы еще немного поговорили о моем отце, а потом она ушла навсегда. Да простит мне Бог, мой отец умер тогда же, сгорел за два месяца, но я не мог сказать ей этого. Да и надежда умирает последней. А вдруг бы эта вера помогла ей выжить?
Но чудес не бывает. Ей становилось все хуже, и вскоре она перестала вставать. Наши женщины ездили ее навещать, я тоже хотел поехать, но они отсоветовали мне. Они сказали, что Мики стала совсем страшной. Ее роскошные каштановые волосы почти мгновенно поседели, и она остригла их очень коротко, так как они стали раздражать ее. Постепенно все примирились с мыслью, что она скоро умрет, и, пожалуй, единственным человеком, кто никак не мог осознать этого, оставался наш главный бухгалтер. Время от времени он звонил ей и спрашивал, не может ли она выйти хоть на пару дней на работу. В былые времена, когда у Компании случались серьезные проблемы, он и Мики усаживались в его кабинете, закрывали дверь, чтобы никто не слышал, о чем они говорят и искали выход из тяжелого положения, и не уходили, пока не находили его. Так вот, он спрашивал, можно ли ему приехать, чтобы посоветоваться с ней. Он не понимал и не хотел понимать, что она умирала. А может быть, надеялся, что, если он не поверит в ее смерть, то она не умрет.