Идальго

Номен Квинтус

И это даже не особо и сложно было — если бы эллинг подходящий нашелся бы. Но засада заключалась в том, что я даже знал, как мачты с яхты снять — но еще вернее знал, что обратно я их уже никогда не поставлю. Потому что внутри этих мачт было очень много всего понапихано, одной проводки я уж не знаю сколько… в общем, мне требовался эллинг высотой метров так под пятьдесят: я же и саму яхту собирался из воды достать.

А когда я в разговоре с Карнеевым как-то мимоходом пожаловался на полное отсутствие необходимого мне помещения, Егор Васильевич тут же мне предложил его самому и выстроить. То есть я там должен просто сбоку постоять и с важным видом приговаривать «Гут, гут, дас ист фантастишь», а специально обученные постройке разным (в том числе т морских) сооружений мужики под руководством целой толпы тоже не самых ленивых курсантов и студентов

мне нужное помещение выстроят. Причем предложил он мне это лишь тогда, когда я упомянул, что под строительства всякого мне выделили именно Крестовский остров: в Петербурге-то высокие здания строить запрещалось, а остров этот — вообще ни разу не Петербург!

В общем, проект эллинга, в который яхта вместе с мачтами поместится, мне горные инженеры уже через неделю принесли. Хороший такой проект, мне он даже в чем-то понравился, особенно тем, что закончить стройку они обещали уже к началу декабря. Но когда эти исключительно творческие личности назвали цену воплощения проекта в камень, я лишь крякнул. И задумался, ведь яхту-то прятать от морозов обязательно надо!

Но если русские инженеры — великие искусники, то я и не лыком шит, так что, подумав денек над предложенной мне идеей возведения очень высотного здания, я прямиков отправился к уже апостольскому викарию Пастору. А от него — прямиком в Стефану Васильевичу Глаголевскому, работавшему в это время митрополитом Серафимом. Должен сказать, что Пастор оказался человеком менее прижимистым: когда я назвал сумму в триста пятьдесят тысяч рублей, он лишь поинтересовался, отгружать ли такую кучу серебра мне сразу или я частями деньги заберу. А вот Серафим начал котевряжиться и согласился вступить в «долевое участие» лишь тогда, когда я сказал, что «в Пастор вообще полмиллиона уже денег дал, и мне их уже почти хватит с учетом того, что император мне выделил, но обидно будет, если православию лишь малая доля останется». В принципе, я его даже не обманывал (ибо митрополитам врать, как и любым другим людям) — грех, а Пастор действительно сказал, что если указанной семы не хватит, то он еще полтораста тысяч быстро соберет. И ему было с кого собирать: Николай, поляками очень недовольный, главным католиком столицы как раз Пастора и назначил, за что тот почти сразу апостольским стал (то есть, на деньги Ватикана, епископом неканонической территории католической церкви). А так как назначение это было проведено текущим папой, то все католики, в России проживающие, формально становились прямыми подчиненными Пастора, а среди поляков все же богатеньких буратин было достаточно…

После моих «дополнений к проекту» крякнули уже русские инженеры — но от слов своих отказываться не стали. То есть от обещания стройку в декабре закончить, а уж сколько и кого они там напрягали, чтобы все нужные материалы на остров доставить и их в должном порядке разложить, я уже и не интересовался. Однако мастерство их оценил: уже в началу октября на острове стоял довольно большой деревянный эллинг с слипом, по которому яхту можно было внутрь затащить, а для мачт в крыше эллинга предусматривались широкие прорези, которые можно было в крайнем случае и брезентом закрыть. На а каменное здание очень быстро поднималось вокруг этого сарая.

Ну а «завод по переработке сланца», причем тоже сразу каменный, а не деревянный, за два месяца поднялся у другого конца Чухонской речки, а паре километров от эллинга. К концу октября туда доставили с Ижорского завода сразу четыре стальных реторты для перегонки сланца, лебедки, с помощью которых эти реторты могли быть поставлены в печь, оттуда вытащены, повернуты, чтобы из них высыпать уже переработанный сланец и засыпан новый. Все это в начале ноября было смонтировано и четырнадцатого ноября я торжественно разжег печку. Порадовался тому, как хорошо поперла сланцевая смола в холодильнике… а потом пошла уже настоящая работа.

Из тонны сланца получалось примерно двести двадцать килограммов смолы, после ее повторной перегонки удавалось уловить килограммов семьдесят жидкости, в принципе уже годной для использования в керосиновой лампе. То есть она горела, и горела ярко — однако воняла лампа при этом ужасно. И я очень хорошо знал, чем она воняет — это знал каждый советский человек, хоть раз прошедший по железной дороге с деревянными шпалами, так как запах креозота забыть невозможно.

Так что дальше началась «прикладная химия» из курсе средней школы. Фенол (и феноляты) хоть плохо, но в воде растворяются — однако растворяются они все же хреново: мне с помощью водоочистки удалось получить примерно поллитра не особо вонючего керосина где-то дня за три напряженной работы по взбалтыванию бутылей. И хотя бутылки тряс не я, до меня дошло, что таким образом продукт в промышленных масштабах получить не выйдет. Зато повторная перегонка продукта с отсеканием примерно трети остатка дала очень даже удовлетворяющий меня результат, а повторение этой процедуры показало (уже в первых числах декабря), что из тонны сланца довольно легко получить полсотни литров очень даже приличного… нет, все же не керосина, но топлива для керосиновой лампы.

И после этого завод, наконец, заработал — а в Данциге открылась русская императорская лавка по официальным названием «Русский торговый дом», в котором продавались керосиновые лампы и продукт сланцевого завода (в розлив). То есть можно было этот керосин и в жестяной круглой канистрочке купить, и за канистру с покупателя еще рубль серебром брали — но так как пятилитровая канистра стоила самую малость дешевле ее содержимого, народ все же предпочитал брать товар в свою тару. Но — предпочитал: качество производимого светанемцы оценили необычайно быстро. И, в общем-то, довольно умеренную цену получаемого освещения: литра хватало примерно часов на сорок-пятьдесят горения «стандартной» десятилинейной лампы, а пятилинейная горела уже вдвое дольше (хотя и менее ярко).

Только вот императора беспокоило то, что мощности заводика на Крестовском острове вполне хватало для обеспечения зарубежного спроса (в столице пока пользователей ламп было довольно немного, а на остальной территории страны их и вовсе не было). Впрочем, он и сам прекрасно понимал, что горячку пороть не стоит и рекламу массовую запускать явно рановато, ведь спрос придется удовлетворять — а пока и нечем. Зато очень неплохо получилось удовлетворить любопытство буквально прибежавших в Петербург после открытия лавки в Данциге британцев: я их лично на завод сводил, всё там показал, пожаловался на ленивых мужиков… ну и про патент на лампы намекнуть не забыл: император этим вопросом отдельно обеспокоился и запатентовал керосиновую лампу сразу в десятке стран. То есть везде, докуда успели доехать или доплыть посланные им курьеры…

Курьеры и до Англии добраться успели, и не только курьеры: в Лондоне тоже «императорская лавка» открылась. С небольшим скандалом, но все же у Николая ее открыть получилось. А скандал вышел из-за того, что товар туда на русском корабле доставили. Но в Британии был очень интересный закон, по которому товары иностранного происхождения в Англию могли доставлять исключительно английские же корабли. То есть товары, которые купцы приводили из своих стран, эти купцы имели право и на своих судах доставлять, но товары, в третьих странах производимые, им ввозить запрещалось — а по поводу керосиновых ламп и железных канистр с керосином британцы просто не поверили, что их в России изготовили. Ну не может же совершенно лапотная Россия столь изысканный механический прибор, как регулятор фитиля, изготовить!

И я подумал, что Николай Павлович, пообщавшись со мной некоторое время, заметно осмелел — по крайней мере в отношении англичан: он отправил английскому королю письмо с вопросом, воспринимать ли заявление английской таможни как пьяную выходку оборзевшего чиновника или как намеренное оскорбление Англией государства Российского и его императора. Английский цари (в отличие от меня) знал в совершенстве — и Вильгельм под номером четыре в ответ прислал письмо с извинениями и сообщением, что оборзевший таможенник уже отправлен охранять интересы Британской Империи в Индию…

Мне удалось уговорить императора (Хотя, вполне допускаю, что он сам из меня выудил нужную ему рекомендацию) заложить сланцевую шахту под Сызранью: если керосин пойдет в столицу по Волге, меньше будет вопросом «а откуда он там взялся». Впрочем, на тамошний сланец у меня — в процессе выяснения, куда мы будем зарубежцам пальцем тыкать на карте, объясняя поступления ценного товара по Волге — возник еще один план на будущее, однако пока я его озвучивать не стал.

А озвучил кое-что другое, и вовсе не Николаю. И даже не Бенкендорфу, а вообще широким народным массам. Двадцать пятого декабря озвучил, когда Пастор пришел освящать новенький католический храм, а Серафим — чтобы церковь православная в хвосте у католиков не плелась — пришел освящать храм уже православный. И оба они на пороге этого храма встретились, и даже мирно поговорили о жизни…