Идальго
Шрифт:
— Александр Васильевич, помилуй бог, о каком вознаграждении вы говорите? Помочь вам в строительстве — уже награда!
— Спасибо за комплимент, но я точно знаю, что даже самый хороший архитектор, если его не кормить, вскорости помрет. Так что все работы будут должным образом оплачены. А срок — срок я назвал. Всё, о чем я вам рассказал, должно быть выстроено до начала следующей осени, а лучше всего — уже к началу августа. И да, на качестве отделки и на материалах пусть никто не экономит: строить-то вы на века будете. Причем так строить, чтобы и правнукам вашим было чем гордиться, на здания эти глядя…
Глава 28
Мне оставалось лишь восхищаться трудолюбием и творческим подходом к решению самых различных задач русскими офицерами. Ну и учеными тоже, ученые просто успели
А без толуола на войне плохо. Я неплохо знал и умел производить нитрирование чего угодно: в школе парни в основном по химии этот процесс и изучают. И поэтому я сумел нитрировать глицерин (тут — спасибо маме-врачу, рассказавшей мне в детстве про использование нитроглицерина в качестве сердечного препарата), целлюлозу (вату я нитрировал), затем — это уже спасибо Дмитрию Ивановичу Менделееву — растворил пироксилин в нитроглицерине (со спиртом, естественно) и сделал столь нужный мне порох для патронов. У меня теперь этим видом спорта небольшая фабрика занималась, с двумя офицерами-химиками и двумя десятками химиков уже крепостных. А для снарядов я все вообще просто сделал: на сланцевом заводе химики уже научились извлекать из смолы фенол и даже делать фенолформальденидную смолу. Вот из карболита я делал пластиковые колбы, в которые набивал тот же фенол, но трижды нитрированный (а колба была нужна для того, чтобы пикриновая кислота не превращалась во взрывчатку, взрывающуюся от чиха в соседней деревне). Но это было долго и дорого, а вот будь у меня толуол…
И весной тридцать седьмого я, оставив ненадолго жену и сына, поехал к Николаю Николаевчу в гости чтобы вежливо так поинтересоваться у него: «где, блин, толуол?!» И поинтересовался, и даже ответ получил — только и то, и другое не сразу. А сразу я вдруг узнал, что ректором-то Казанского университета работает товарищ Лобачевский собственной персоной!
Перед встречей с Лобачевским я волновался куда как больше, чем перед встречей с тем же Александром Христофоровичем или даже с Николаем Павловичем. Потому что хоть я и программист, но математику изучал и для меня тот же царь был всего лишь «историческим персонажем», а Николай Иванович — легендой. Ну а то, что живьем Николай оказался (как и Бенкендорф) совсем иным человеком, чем это описывалось в книжках, я уже гораздо потомее узнал, когда даже изначальное волнение ушло — а тут…
А тут мне встретился умный человек, который занимался не только придумыванием сферических животных в вакууме, а очень даже интересующийся происходящим вокруг него в реальной жизни и активно в этой жизни участвующим. В частности, он почти сразу же поинтересовался у меня, уж не слишком ли размахнулись железнодорожные инженеры, начавшие строить мост через Волгу и пролетами по сто пятьдесят метров и можно ли с уверенностью гарантировать, что такой мост не рухнет. Я ему ответил, что мост был предварительно обсчитан — а потом мы с Николаем Ивановичем часа два обсуждали методики расчетов и в частности метод конечных элементов. Я вообще чуть не забыл, зачем приехал — но мне сам Лобачевский об этом напомнил, спросив. Что же меня привело в Казанский университет.
В разговоре я узнал, что сам Николай Иванович был ярым приверженцем метрической системы, а больше всего меня удивило то, что известная каждому нашему человеку единица площади «сотка» имело в метрической системе собственное название «ар», и гектар — это всего лишь сто этих самых аров. Что называется век живи — век учись. И, как дополнительно поясняла народная мудрость, все равно всего знать не будешь…
С Николаем Николаевичем Зининым разговор у меня получился куда как более короткий: будущий великий химик сообщил, что он скорее всего получил нужное мне вещество, с легкостью выделив его их каменноугольной смолы. И даже продемонстрировал мне бутылку с толуолом (по крайней мере я надеюсь, что с толуолом), сообщив, что для получения такого количества вещества ему пришлось
Ну да, вот оно, счастье… килограмм толуола из тонны смолы, то есть из жалких десяти-пятнадцати тонн угля, пропущенных через коксовые батареи. С такими объемами производства можно мечтать не только о том, чтобы Британию победить несложно, но и вообще о мировом господстве! С тем же успехом, кстати…
Намекнув Зинину о том, что «нормальные люди толуол из бензина делают», я отправился домой. Но я Николаю Николаевичу не просто намекнул, а в его присутствии провел тройное нитрировние толуола, а затем то, что получилось взорвал за городом — и это, похоже, на химика произвело довольно сильное впечатление. В общем, мы с ним дня четыре очень плотно общались, я ему и про нитрирование глицерина рассказал, и про нитроцеллюлозу, и еще про всякое (особо указав на то, что тринитрофенол, как любая кислота, неплохо так с металлами реагирует — а эти соли вообще от чиха взрываются, поэтому в эту область ему лезть не стоит дабы страна не понесла тяжелую утрату). Он, похоже, проникся — ну а я поехал домой.
Ехать было недолго, ведь мост через Волгу строили потому, что железная дорога от Арзамаса уже дошла до Волги (в районе несуществующего еще Зеленодольска). Туда дорогу протянули не потому, что меня, допустим, ностальгия заела, а потому что военные географы решили, что именно там грунт на дне реки лучше всего годится для постройки моста. Но главное заключалось в том, что от Казани до Подольска ехать было меньше суток — и я опять привез домой свежую рыбину. В ящике, засыпанную сохраненным в ледниках с зимы льдом…
В Подольске меня ожидала приятная новость: на заводе в Калуге, куда было перемещено турбинное производство, все же довели до полностью рабочего состояния мегаваттную турбину. Только теперь она выдавала не мегаватт мощности, а полтора: давление пара в котле с двенадцати атмосфер инженеры подняли до двадцати двух. Ну и перегрев немного так увеличили, так что была надежда, что скоро они из турбины и два мегаватта вытянут. Для электростанций, так нужных для производства алюминия, это было уже хорошо — но ведь турбинщики и дальше пошли: так как двое из инженеров в юности были морскими офицерами, они решили, что с турбиной пароходу будет удобнее — и приделали к ней здоровенный редуктор. Получился вполне нормальный турбозубчатый агрегат на две тысячи сил, и его (а точнее, два таких) было решено поставить вместо «устаревших» паровых машин на один их «нержавеющих» корабликов.
Только на один потому, что до осени у них получалось только два таких агрегата сделать: не было ни рабочих, ни станков необходимых. Правда, нужные станки были заказаны уже в Твери, рабочих тоже на заводе начали массово учить, устроив при заводе специальное училище ад на две сотни учеников — но в любом случае нынешние проблемы будут решены не раньше чем через год.
А вот кое-что другое (поменьше и послабее) у них уже пошло в приличную серию: «простенькие» турбины на четыреста киловатт. К ним можно было приделать и редуктор попроще, для которого шестерни вообще просто отливались и потом «дорабатывались напильником», в результате чего получался судовой движок на шесть сотен лошадок. А чем такой движок лучше обычной паровой машины с поршнем, мне товарищи сами объяснили: у паровоза КПД в районе шести процентов, а у турбины — уже под тридцать, поэтому судну на тот же путь топлива понадобится впятеро меньше. А это — уже хорошо, и тем более хорошо, что в Усть-Луге на стапелях стояли уже пять корабликов поменьше, чем нержавеющие баркентины, причем собираемые их самой обыкновенной стали. Тоже из листов в шестнадцать миллиметров обшивка на них делалась, а сами кораблики были длиной меньше полусотни метров. И на них были заготовлены места для установки шести орудийных башен — а если на такие кораблики поставить по паре турбодвижков, то они, пожалуй, на одной заправке топливом смогут и Атлантику пересечь.