Идеалист
Шрифт:
Алексей Иванович всё это помнил, как помнил чуть ли не каждый прожитый день своей жизни. Обострять мрачное состояние братца не захотел, но и от правды уходить не счёл нужным. Потому на далеко не безвинный вопрос Юрия Михайловича ответил уклончиво:
– Движемся потихоньку к душевному согласию…
– И получается?..
– Получается, - ответил Алексей Иванович, и улыбнулся.
Юрий Михайлович потянулся к бутылке, плеснул в фужер, глотнул, поморщился не от горечи вина, от горечи мыслей, сказал, не веря:
– Идеалист!..
Алексей Иванович сознавал сложности семейной жизни брата, осторожно предположил:
– Может, всё это от твоих увлечений, Юрка? Растрачивая себя на многих, семейного счастья не обретёшь…
Юрий
– Ты что, в самом деле веришь в святость семейных отношений? Ну, брат, твою физиономию надо в музей Достоевского, рядом с князем Мышкиным повесить! Когда-то весь грешный мир смеялся над тобой: ночь пролежал в обнимку с девицей и оставил её девственницей?!
Говорят, слово дал. А что ей твоё слово? Только предлог, чтобы с тобой в постель лечь. А ты в благородстве ночь промучился! Да она утром смотреть на тебя не могла! Девки такое слюнтяйство не прощают. Девица та на другой день уже лежала в постели моего приятеля. Довольнёшенька была!..
Алексей Иванович смутился действительному случаю в своей жизни, несколько даже покраснел. Хотел сказать: «Как на то посмотреть. Кому-то важно «иметь». Кто-то старается «быть»». Но промолчал.
– Скажу такое сейчас – не поверишь! – В мрачном лице Юрочки проступило что-то похожее на торжество. – Представь супружеское ложе. В постели молодая жена. Рядом, в той же постели, супруг, тоже молодой. Лежит рядом, под боком. Отвернулся и… Как думаешь – чем занимается? Онанизмом!.. Можешь представить такое?! А у них уже и девчоночка лет пяти. Оба хотят одного, а ненависть между ними такая, что не дотронуться друг до друга! И если эта униженная, кстати, симпатичная женщина со слезами бросается в мои объятия, я что должен отправить её обратно к идиоту - мужу?! Нет, братец, чужие жёны тоже нуждаются во внимании! Ты вот чужую жену взял, не девицу, и – ничего?
Алексей Иванович пожал плечами.
– Ни ревности, ни злости, что какой-то мужик каждую ночь её лапал?.. Ладно, ладно, не раздувай ноздри! Я к тому, что там и там – одно. Что я с чужой женой переспал, что ты чужую жену к себе перетащил. Суть-то – одна!
– Нет, далеко не одна. Я чужой женой не позабавился – я человека в жёны взял. При том, на всю жизнь…
Юрий Михайлович издал звук лопнувшего пузыря, затрясся в смехе. Полы халата разошлись, обнажилась волосатая грудь, неопрятная выпуклость дрожащего от смеха, тоже волосатого, живота.
– Ну, уморил! – проговорил он, отирая ладонью губы. Взял фужер, подсунул под усы, долго тянул в себя коньячную жидкость. Допил, с какимто даже отвращением отставил.
– Ох, как хочется дожать тебя, чёртова идеалиста! – сказал, в несдержанности захмелевших чувств, пристукнув кулаком по столу.- Носом тыкаю тебя в жизнь, а ты вроде блаженного при церкви, - сам в рубище, а лик к небесам! Да ещё благодарение попу возносишь за то, что не гонит с паперти! Думаю, и понять не могу, чем ты привлекательную свою жёнушку удерживаешь при себе?
Не по душе был разговор Алексею Ивановичу. Он сделал движение встать, уйти в другую комнату, там дождаться Ниночку, передать ей какое-то поручение от Зои, но Юрий Михайлович остановил.
– Посиди, - попросил мрачно.
Как-то сразу он свял, рукой подпёр отяжелевшую голову, сидел насуплено, как бывало в юности. Сказал, пророчествуя:
– Человек, если хочешь знать, самое отвратительное животное из всех существующих. Из той низости, в которой пребывает он с времён пещерных, вразумлением его не вытащить. И чем дальше, тем больше звереть будет человечество. Будущее уже расписано мудрецами. Кто когда придёт к власти, как жить будем, всё расписано. И что песни чужие петь будем. И свои на их манер запоём. Тут-то уж поверь мне. Всё в ту сторону движется… Ладно. Чёрт с ними, с бабами, с мудрствованием. Расскажу-ка тебе одну историю. Может, пригодится тебе, чёртову
Юрий Михайлович запахнул халат, охватил руками грудь, заговорил с какой-то даже насмешливостью к тому, о чём вспоминал:
– Когда повинный мой папочка перетащил меня в столицу, он позаботился и о соответствующей должности, - поставил меня, как ты знаешь, на наше министерское издательство. Корабль – за полдня не обойдёшь, команда пестра, разнолика. И мне, новоиспечённому капитану, предоставили выруливать в море дел и политики! Замыслы – благороднее один другого. Идей – хоть отбавляй. Место выгодное. В том смысле, что не мне приходилось выискивать исполнителей. Шли ко мне все, кто мечтал хоть о малой своей брошюрке.
Кому отдать предпочтение – леспромхозовскому механизатору или кому-то из сильных мира сего – выбирал я. Чувствовал я себя прочно. Шутка-ли – за спиной опека самого Министра, папочкиного дружка! Получил кабинет, приёмную с секретаршей, эту вот квартирку, оклад, приличествующий положению. Словом, командуй Юрий Михайлович, выходи на простор!..
Стараюсь. Корабль вроде бы плывёт, план выполняем. А чувствую, где-то что-то не то. Руки на штурвале, команды подаю, а ход не тот – днищем вроде бы по мели царапаем. Опыт у меня после института хоть и не велик, но был. Три года на леспромхозе сидел, ещё пару лет в ведомственной газетёнке ума набирался. Знал: не надавишь, кубов не видать. Да что ты за руководитель, если план не выдал, да сверх привесочек для глаз начальства не доложил? Стал строжить команду. Разнос за разносом, по всей вертикали. А дело, смотрю, всё хуже. Доносы пошли. На одном из совещаний вдруг поднялось на меня едва ли не пол команды: не можем, не хотим, не будем!.. Тут-то я не то, чтоб растерялся, - затрепетал! Министр Министром, а против своей команды, будь ты хоть трижды капитан, не выпрешь. Крути штурвал, надрывай глотку, а хода кораблю нет! Состояние такое, хоть петлю готовь. Идеи, расчёты, мечты, вся карьера – собаке под хвост. Под инфаркт едва не подкатил!.. Тут-то и явился ко мне престранный человечек. Сидел я у себя в кабинете в поздней вечерней тишине, в полнейшем уже безразличии, прикидывал, кого пришлют дела у меня принимать. И входит осторожненько наш бухгалтер, незаметненький, тихонький толстячок, садится в креслице передо мной, смотрит поверх очков с таким, знаешь ли сожалением, как на умирающего.
– Юрий Михайлович, - говорит вкрадчиво. – Если позволите, рискнул бы дать вам один маленький совет. Вы человек умный, но молодость и горячность мешает вам быть мудрым. Если позволите, напомню известную житейскую притчу. Мир, Юрий Михайлович, устроен так, что всегда есть и хозяин, и работник. Так вот, между ними есть три способа отношений. Первый – хозяин не кормит ни себя, ни работников. Второй – хозяин кормит себя, но не кормит работников. Третий – хозяин кормит и себя и работников. Как вы, понимаете, наилучший способ жить – это кормить и себя и работников. Вы же, позволю заметить, следуете первому способу отношений, что неминуемо порождает недовольство умов и нежелательное по отношению к вам раздражение. В ваших силах всё это уладить, создать, так сказать, единую по интересам команду…
Начинаю понимать. Спрашиваю: но ведь есть Закон? Толстячок мой вежливенько улыбается. «Юрий Михайлович, – говорит, - в России, как вы знаете, во все века законы были дикие. Спасение было в том, что они не исполнялись».
Спрашиваю: а как же совесть?
Развёл он свои бухгалтерские ручки, говорит: или совесть, или дело. Спрашиваю: но как возможно насытить всех, если в наличии половина потребного?.. Без удивления, спокойненько поясняет: зачем всех? В каждом производственном организме есть активные точки, то есть люди, которым от Бога дано управлять настроением умов. Если эти люди будут на вашей стороне, значит и в коллективе будет спокойствие и в руководстве прочность… Словом, друг друга поняли.