Идеальная пара
Шрифт:
– Просто скажи ей, что она замечательно выглядит, что ты рад ее видеть, и, помяни мое слово, все будет отлично.
– Ты абсолютно прав, – сказал Вейн голосом человека, которого ведут на расстрел. – Я поеду. – Он помолчал. – И спасибо тебе, Рэнди. Ты настоящий друг.
Брукс пожал плечами.
– Я же всегда говорил, вы с Фелисией для меня как родные.
Вейн встал и посмотрел на часы, чтобы скрыть легкое чувство неловкости: открытое проявление эмоций, принятое в Голливуде, вызывало у него смущение.
– Может быть, мне сначала позвонить, как ты думаешь? – спросил он.
– Не
– Я привезу ей цветы. Хотя ее комната, должно быть, заполнена ими – я посылал их каждый день.
– Отправляйся, – настойчиво сказал Брукс. – А когда вернешься, приходи к нам, пообедаешь, расскажешь, как съездил. Или скорее всего расскажешь мне одному – кажется, Натали собирается на обед к своему отцу. Ну как, по рукам или нет?
– По рукам, – ответил Вейн, недоумевая, какой странный поворот судьбы сделал Рэнди Брукса его советчиком и доверенным лицом, и как он сам оказался в таком месте, где все превращалось в сделку.
Брукс пристально посмотрел на него.
– Чего ты медлишь, Робби? – спросил он. – Есть еще какие-то проблемы?
Вейн вздохнул.
– Да, – ответил он. – Самое ужасное то, что я должен оплатить пребывание Лисии в этом санатории. Они, конечно, терпеливо ждут, но я понимаю, что они хотели бы получить свои денежки. Когда все это случилось, Марти велел присылать все счета ему. Ха-ха! – Вейн нахмурился, выставил вперед подбородок и изобразил Марти Куика с его повадками уличного хулигана и скрипучим голосом с характерным нью-йоркско-еврейским выговором. – «Не волнуйся о таких пустяках, Робби, – проскрипел Вейн голосом Марти, – все будет сделано в лучшем виде. Предоставь это мне!»
Он оскалил зубы в кривой улыбке, раздвинув губы, как будто держал огромную сигару, которую Марти Куик обычно не выпускал изо рта, пока говорил.
Брукс засмеялся, даже слегка позавидовав искусству перевоплощения, которым обладал Вейн.
– И он не сдержал обещания?
– Конечно, не сдержал, подонок. Как я мог доверять человеку, который носит на пальце кольцо с огромным бриллиантом и пытается нацарапать свои инициалы на бокале с шампанским, чтобы проверить настоящий ли камень.
– Послушай, Робби, приятель, сосед, гений – сколько ты должен заплатить врачам?
Вейн закрыл рукой глаза.
– За две недели. Около десяти тысяч долларов. «Десять косых», как выражается Марти.
– Робби, это же ерунда. Заработок за неделю.
– Да, верно, старина, недельный заработок, если он у тебя есть. А у меня его нет. Проблемы с Лисией отпугнули все студии – включая и твоего тестя, между прочим.
– Робби, я оплачу счет за Лисию, согласен? Иди, заботься о ней, а остальное предоставь мне.
Вейн озадаченно посмотрел на Брукса, удивленный и смущенный его щедростью, от которой он не мог отказаться.
– Это очень любезно с твоей стороны, Рэнди, – сказал он, жалея, что не может побороть свою обычную английскую сдержанность. – А ты уверен, что это тебе по силам? Я не знаю, когда смогу вернуть тебе долг.
– Забудь об этом. Вернешь, когда сможешь. – Брукс сунул солнечные очки в карман рубашки, встал и, взяв руку Вейна обеими руками, крепко сжал ее. На левой
Вейн, не любивший таких жестов, не мог отстраниться от своего благодетеля.
– Не могу выразить, как я тебе благодарен, – смущенно сказал он. Он чувствовал, что в самые эмоциональные моменты он начинал говорить как надменный англичанин, которых так не любили американцы. Даже Фелисия часто говорила ему об этом. Он также чувствовал, что Брукс, вероятно, ждал более бурного проявления благодарности в духе русско-еврейской эмоциональности.
Вейн не был антисемитом. В худшем случае он разделял некоторые предрассудки своего класса, которые почти стерлись за двадцать лет работы в театре и кино; там даже в Англии многие из самых умных людей были евреями. Он смотрел на жизнь глазами Шекспира: старость – это «Король Лир»; ревность – «Отелло»; еврейство – «Венецианский купец», которого он играл с такой самоотдачей и страстью, что критики обвинили его в том, что он превратил Шейлока в героя, каким он и стал для многих англичан, которые слышали о расистской политике нацистов.
Однако, какие бы чувства он не изливал на сцене, в личной жизни он тщательно скрывал их. Его тронула щедрость Брукса, но он не мог ради него разыграть слезливую сцену благодарности.
– Спасибо, – тихо сказал он.
Брукс похлопал Вейна по загривку; его рука была сухой, но неприятно горячей. Он задержал ее чуть дольше, чем нужно.
– Пустяки, – сказал он. – Для чего же существуют друзья?
Сцена вторая
– Он не «мой друг», доктор.
– Как же вы хотите, чтобы я называл его?
– Не знаю. Может быть, Робби. Как угодно, только не «ваш друг мистер Вейн», если не возражаете.
– А если просто «мистер Вейн»? Согласны?
– Так лучше.
– Почему вам не нравится слово «друг»? Вы же с мистером Вейном друзья, не так ли?
– Мы любовники. Если мы оба когда-нибудь разведемся, мы станем мужем и женой, я надеюсь.
– Значит, любовники не могут быть друзьями?
– Не имею представления. Но друзья – это те люди, к которым обращаются, когда не ладятся отношения с любовником. Или с мужем. Вы друзья с вашей женой, доктор?
– Да, мы с миссис Фогель друзья. Мы все обсуждаем вместе. Мы любим все делать вместе: играть в теннис, бридж и тому подобное.
– Я рада за вас. Однако мы с мистером Вейном не друзья. Я не играю в теннис. Он не играет в бридж. Мы – любовники. Честно сказать, временами я готова его убить, такого не может быть между друзьями.
– И все же вы пытались убить себя? Не мистера Вейна?
– Мы уже сто раз говорили об этом, доктор. Я не пыталась убить себя! Я устала, не могла спать, стала забывать свои слова – Робби всегда злится, когда я замолкаю на сцене, хотя такое случается редко. Я выпила рюмку-другую в тот вечер, а потом, когда снотворное не подействовало, я приняла еще одну таблетку…