Идеальная пара
Шрифт:
– Вы уверены?
– Абсолютно. Лисия давно восхищалась этой картиной. Она ничего мне не говорила, да и зачем это было делать? Лайл, должно быть, начал задумываться о бренности жизни, раз он подарил ей картину, но такое время наступает у каждого, я думаю.
– Конечно. Но знаете, я видел эту картину у Билли Понсонби не далее как три месяца назад. Он жаловался, что придется ее продать, потому что Мойра потребовала у него развод. Сказал, что ему не жаль расстаться с женой, но по «ренуару» он будет скучать.
– Должно быть, та была просто похожа на эту.
– Нет. Это необычная картина – очень маленькая,
– За тридцать тысяч! Кто? Лайл? Он не отдал бы такие деньги за картину, чтобы потом подарить ее Фелисии.
– Думаю, что не отдал бы. Но картину купил не Лайл, Робби. – Пентекост выглядел мрачным, его огромные, как у обезьяны, брови насупились, низкий голос звучал печально. – Марти Куик купил эту картину, Робби. Он непременно хотел заполучить ее – ему, очевидно, было безразлично за сколько. Честно сказать, мне сразу показалось, что эта вещь была не в его духе. Понсонби тоже так подумал. Потом я слышал, как он спросил Куика, что тот собирается делать с картиной – оставит он ее в Англии или отправит в Штаты. «Оставлю здесь, конечно, – ответил Куик. – Это подарок для моей девушки». Понсонби даже немного растерялся. «Она должна быть какой-то необыкновенной!» – сказал он Куику.
– А тот? – тихо спросил Вейн. Пентекост вздохнул.
– А тот рассмеялся. «Ты такой в жизни не видел! – сказал он. – Она будет принадлежать мне – и ее муж ни о чем даже не догадается!»
Пентекост повесил картину на место.
– Мне очень жаль, Робби, – сказал он. – Может быть, за этим не кроется ничего серьезного, – запинаясь произнес он и замолчал, потому что увидел, что впервые с тех пор, как он познакомился с Вейном-актером, тот не играл. Он сидел, вцепившись руками в подлокотники кресла, и на нем лица не было, как у всякого мужа в такой ситуации.
Пентекосту никогда прежде не приходило в голову, что Роберт Вейн такой же человек, как все.
И он пожалел, что ему пришлось это узнать.
– К чему, черт побери, такая спешка? – недовольным тоном спросил Гарри Лайл Робби Вейна.
– Мне показалось, что ты все равно собирался в Лондон на премьеру.
– Собирался. Но мне не нравится, когда ты звонишь мне так поздно вечером, как вчера, по поводу ваших семейных проблем. У меня своих по горло.
Они сидели в тихом уголке бара с видом на Сент-Джеймс-стрит в клубе Лайла. Хотя Вейн не был большим любителем проводить время в клубе, он был членом клуба «Гаррик», куда принимали актеров, и испытывал благоговейный трепет перед «Уайтс», членом которого не состоял ни один актер. Давно, когда он был еще женат на Пенелопе, «Уайтс» был его мечтой, – и она осуществилась бы, если бы он не оставил Пенелопу ради Фелисии. В глубине души он все еще хотел стать членом этого клуба – Фелисия называла это его аристократической мечтой, – но он не собирался показывать это перед Гарри Лайлом.
– Дело в
Лайл настороженно посмотрел на него.
– Не могу понять, почему, – сказал он. – Мне показалось, что у нее прекрасное настроение.
– Вот как? Я думаю иначе.
Глаза Лайла под насупленными бровями выражали неприязнь, но это не удивило Вейна.
– Она легковозбудимая, – отрывисто произнес Лайл. – Хороших кровей. Ты не можешь обращаться с ней, как с какой-нибудь крестьянской кобылой.
Вейн пропустил оскорбление мимо ушей, как и лошадиную метафору. Как все английские актеры его поколения, он был обязан научиться ездить верхом, но он робел в седле и ненавидел каждую минуту, которую ему приходилось проводить верхом – Гарри Лайл заметил это по его фильмам и, к его неудовольствию, указывал ему на этот недостаток.
– Я знаю, что она «легковозбудимая», Гарри. Но она еще никогда не была в таком состоянии, как сейчас. Меня беспокоит то, что может случиться сегодня…
– На премьере «Отелло»? Я думаю, все будет в порядке. Она была в отличном настроении, когда я в последний раз разговаривал с ней. Она темпераментна, да, я согласен, но разве это не характерно для каждой большой актрисы? Я думал, за это время ты уже привык к ней. Но ко мне это не имеет никакого отношения.
– Ну, я хотел кое о чем спросить тебя, Гарри. Это может иметь к тебе отношение. Ты помнишь картину, которую ты с такой щедростью подарил Лисии? Маленького «ренуара», которым она всегда восхищалась?
Лайл еще больше насторожился. Рука, державшая стакан, начала дрожать, заметил Вейн. Сейчас на ней были четко видны старческие пятна, которых он не видел раньше – теперь, когда он пригляделся, Лайл вдруг показался ему сильно постаревшим. Давно пора, подумал Вейн без всякого сочувствия.
– Ренуар? – переспросил Лайл. Как актер, который не потрудился заучить свои реплики наизусть, он подыскивал слова. – Симпатичная маленькая картина, помню.
– Она давно появилась у тебя?
– Бог знает сколько лет назад. Купил ее за гроши в Париже в конце двадцатых годов, когда импрессионисты стоили недорого.
– Я никогда не видел ее в Лэнглите.
– Ну, ты редко там бывал, верно? К тому же она висела наверху, в гостиной Мод, так что ты просто не мог ее видеть.
– Ты поступил очень мило, подарив ее Лисии. Я думаю, картину надо застраховать. Сколько она может сейчас стоить? Хотя бы приблизительно?
Лайл был озадачен. Он забарабанил пальцами по столу.
– Тридцать тысяч фунтов, – наконец произнес он. – Конечно, тебе нужна экспертиза специалиста. По правде говоря, я не стал бы с этим возиться. Это очень длительная процедура. И дорогая к тому же.
– Да, – сказал Вейн, и глаза его злорадно заблестели, – но в этом случае все очень просто. В конце концов мы же знаем, за сколько она была продана на аукционе «Кристи», верно?
– «Кристи»?
– Перестань, Гарри. Этой картины никогда не было в Лэнглите. Я не поленился навести справки у «Кристи», и они любезно предоставили мне родословную картины, или как это там называется.
– Происхождение.
– Вот именно. Понсонби купил ее у вдовы лорда Райта, а Райт купил ее в Париже у торговца картинами по имени Мейерман в 1919 году, а до этого она не покидала Парижа. И ты не дарил ее Лисии.