Идеи и интеллектуалы в потоке истории
Шрифт:
общественности и властям особенно незачем их слушать» [Гельман, 2013].
111
философии, доверия к ним. Всегда есть способы уклониться от таких
недостойных действий, и никакие выгоды и посулы не стоят
соглашения на фактическое предательство собственной идентичности.
Поведение интеллектуала в конфликте:
полярные паттерны и императив
Теперь
(настоящим ученым, философом)» является приоритетным. Ясно, что
здесь в полной мере действует негативная норма запрета на ложь.
Проблема позитивных норм появляется, если интеллектуал обладает
также гражданской позицией, отвергающей авторитарный режим и его
негативные проявления (репрессии, неправовое насилие, коррупцию и
проч.).
В дополнение к этому обществовед — специалист в социальной,
политической философии, в социологии, политологии, экономике,
культурологии, психологии, антропологии — обычно имеет свои
нормативные представления об устройстве общества. Если же эти
представления имеют демократический и либеральный характер
(с ценностями и принципами открытого правового общества, уважения
прав и свобод, разделения властей и т. д.), то идеи, высказывания,
тексты такого исследователя при авторитаризме с большой
вероятностью будут выламываться из рамок лояльности власти и
режиму32. Добавим сюда все тот же конфликт: реакция власти на эту
нелояльность угрожает свободе, благополучию самого интеллектуала
и его семьи, возможностям его дальнейшей творческой работы, всему
коллективу (особенно, если он еще является руководителем).
Два полярных поведенческих паттерна в этом случае хорошо
известны: либо «годить» (по Салтыкову-Щедрину), т. е. «заткнуться»,
«молчать в тряпочку», прекратив любую публичную нелояльность и
оставив свои «принципы» только для «кухонных разговоров», либо
«лезть на рожон», «донкихотствовать» — выступать с гневными
обличениями, разоблачительными статьями, уже не особо заботясь об
акциях возмездия и репрессий со стороны режима.
Каждый из этих типов поведения оправдывается с позиций
соответствующей идентичности и ее ценностей: «надо заботиться о
32 Ср.: «Политическая реакция, наступившая после волны протестов 2011–2012
года, повлекла за собой резкое изменение условий этого неявного
“социального контракта”. Власти, сделав вывод о необходимости
закручивания гаек, принялись искоренять крамолу не только в отношении
дел (преследования оппозиционных
отношении слов. Помимо давно досаждавших властям правозащитников и
борцов с коррупцией под прицелом силовиков оказались и независимо
мыслящие (и по определению нелояльные) исследователи» [Гельман, 2013].
112
своей семье, о своем деле, не навредить товарищам» или «нельзя
оставаться трусами и рабами; если не протестовать открыто, то власть
будет наглеть и рабство будет усугубляться». При этом каждая
стратегия имеет свои немалые издержки, в первом случае касающиеся
самоуважения, политических следствий гражданской пассивности, во
втором связанные с социальным и материальным благополучием
человека, его/ее семьи, коллег.
Есть ли границы допустимого компромисса для интеллектуала,
исполненного гражданскими чувствами либеральной
и
демократической направленности, которые не противоречили бы его
приоритетной идентичности (соблюдение принципа ригоризма), но
при этом избавили от столь болезненных издержек, в том числе
морального плана (ущерба или реальных угроз ущерба для семьи и
коллег)?
Некоторые участники московских протестов остро чувствуют эту
коллизию, резко возражают против «компромиссов против совести»,
утверждая их пагубное влияние на само последующее творчество
интеллектуалов:
«Это страшно актуальный вопрос в связи с подписанием письма
деятелей культуры. Мне кажется, что это неправильный выбор, потому
что ты идешь на сделку и ты теряешь профессию, ты уже не только
режиссер кино, ты еще обязательный рупор оппозиции. И дальше это
нарастает, и если ты не борешься за профессию, она отмирает, и другие
профессии под нее попадают, т. е. на самом деле ты снимешь это свое
кино, но кино, которое делится на разрешенное/не разрешенное,
“ворованный воздух” — искусство, а “не ворованный” — не искусство;
это мы уже знаем, это мы проходили. Мы знаем, что из разрешенных
советских писателей почти никого не осталось в обиходе. Все, что мы
читаем, — это “ворованный воздух”. Да, есть и идея, что сейчас я скажу
какую-нибудь маленькую подлость, а потом зато спасу двадцать человек.
Это лучше, чем если ты делаешь подлость не потому, что просто хочешь
много денег, а потому, что хочешь спасти двадцать человек, но опять-
таки советский опыт нам показывает, что так не работает. Не надо
приносить свою совесть в жертву культурному делу»