Идет зеленый шум
Шрифт:
– Век бы с тобой сидела, - грустно молвила Гортензия Гермогеновна.
– Но и о других подумать надобно. К тому же, ты трезвеешь. Вот-вот проснешься обидно! Запоминай, если можешь: захочется принять на грудь - загляни к Ослякову. У него есть все. Душевнейший человек! Ни в чем не откажет.
Гортензия Гермогеновна тяжело встала и придвинулась к двери.
– Шея не болит?
– спросила она обеспокоенно.
Клятов помотал головой.
– Ну, заболит еще, - с житейской прозорливостью успокоила его комиссарша. И, досказав последний слог, исчезла. И в тот же момент Александр Терентьевич распознал,
11
Он поднялся с матраца, распахнул дверь, вышел в коридор.
Комната Петра Ослякова находилась прямо напротив. Клятов постучал негромко, но настойчиво. Овен откликнулся немедленно, словно ждал:
– Открыто, сосед! Заруливай, не топчись на холоде!
Александр Терентьевич вошел. Осляков в одних трусах сидел перед трюмо и сосредоточенно прореживал себе брови.
– Тебе чего - портвешка или покрепче?
– спросил он, не оборачиваясь.
– Мне нужна бритва, - сказал Александр Терентьевич.
Пальцы Ослякова замерли в незаконченном щипковом движении. Петр посмотрел на Клятова внимательным взглядом.
– Бритва?
– переспросил он холодно.
– Зачем?
– Я хочу побриться, - сдержанно объяснил Клятов.
– Это ночью-то? Ты что, сосед?
– Не спится, - пожал плечами Александр Терентьевич и внезапно осознал, что к нему возвращается давно утраченное чувство собственного достоинства. Надо же с чего-то начинать, правда?
– Начинать - что?
– Петр Осляков встал и заложил пальцы за резинку трусов.
– Начинать с нуля, - спокойно ответил тот.
– Я о новой жизни говорю. Я, как-никак, человеком был когда-то. Вот и собираюсь для начала побриться.
Апрель, находясь в очевидном раздражении, прошелся взад-вперед по комнате.
– Завязать надумал, что ли?
– спросил он напряженно.
– С чего это вдруг?
– Если бритвы нет, то я пойду, - Александр Терентьевич не счел нужным отвечать.
– Извините, что потревожил в столь поздний час...
– Притормози, - Осляков через силу улыбнулся.
– Будет тебе бритва.
Он присел на корточки перед трюмо, распахнул дверцы. Клятов стоял и следил, как перемещаются лопатки Ослякова, движимые мощными гормональными мышцами. Апрель, раздраженно погремев невидимой железной дребеденью, вынул пачку лезвий и станок. Александр Терентьевич прикрыл глаза. Картина, увиденная внутренним зрением, разила наповал несмышленышей типа Босха. Тягомотный, не желающий распускаться ясень целит в глаза острыми перстами до чего же тяжел на подъем. Безобидные кроткие липы, которые покажут такое унтерденлинден, что только держись. Рябина цвета юшки. Пятерня каштана, готовая к затрещине. Легион желудей. Сережки ив, готовые обнаружить свою гусеничную, личиночную суть. Тополиный пух - всепроникающий, не знающий границ десант. Томительный жасмин. Полуигрушечный барбарис, забывшийся в предвкушении опасных забав. Загадочный сирый подорожник, присыпанный мудрой придорожной перхотью. Яблони, цветущие на снегу - вопреки законам природы. Вкрадчивая жуткая сирень с удушливым цветом. Обманчиво нежные лиственницы, готовые склониться и обезвредить. Пленительная черемуха с предельно допустимым содержанием зарина. Благородная молчаливая туя. Высокомерный кипарис. Декоративные, голубой ориентации елки, застывшие в притворной,
Петр Осляков легонько тронул Александра Терентьевича за плечо.
– Никак ты, герой, сомлел?
Клятов очнулся.
– Самую малость, - признался он с неподъемной, вымученной застенчивостью.
– Смотри, не покалечься!
– с улыбкой от уха до уха, Овен протянул ему бритвенные принадлежности.
– Советую употребить пару капель, чтоб руки не дрожали.
"Может, и правда?"- подумал Александр Терентьевич. И тут же весь его организм, от кончиков волос до грязных кромок ногтей, возжелал подношения, преобразившись в зачумленную фабрику по переработке коварных ядов.
– Нет, - вымолвил он еле слышным голосом, и этим отказом сразу поставил себя в один ряд с мучениками различных религий и ересей.
– Огромное вам спасибо. Кстати вот...
Клятову пришло в голову, что в нынешнем своем костюме он, пусть даже гладко выбритый и надушенный, не сможет произвести на нормальное общество хорошего впечатления. Нужна новая одежда...галстук, костюм, ботинки...Он едва не попросил Ослякова поспособствовать в обмене долларов, но вовремя вспомнил, что национальных купюр ему должно хватить благодаря оборотистому Андрееву.
– Что?
– спросил Осляков и мгновенно напрягся.
– Ничего, ничего, - Александр Терентьевич не без труда вписался в дверной проем.
– Спокойной ночи, и простите за беспокойство.
Он захлопнул дверь, повернулся и столкнулся с Неокесарийским, который направлялся в туалет, освещая себе дорогу фонариком.
– Отчего же вы не спите?
– удивился Рак и ослепил Александра Терентьевича пытливым световым лучом.
– Грехи не пускают, - Клятов нервно усмехнулся. К нему вернулась способность острить.
– Как у вас с предстательной железой?
– спросил он неожиданно.
Неокесарийский смешался.
– Дело стариковское, - пробормотал он смущенно.
– Вот, иду...
– Ну-ну, - Клятов обнаружил в себе непривычную наглость.
– Идите, размочитесь. Только хрен у вас что выйдет!
– он перешел на визг.
– Решили голыми руками взять? Вот вам!
– он сделал неприличный жест.
– Так дупло прочищу, что мало не покажется...хоть ты и дерево сто тысяч раз...
– Позвольте. Александр Терентьевич, - взволнованный Неокесарийский попытался что-то возразить, но Клятов его уже не слушал. Он перешел на скачкообразную поступь и, очутившись в сиротской комнате, без сил повалился на истомившийся без тела матрац. С опустошением в душе, с холодным яростным огнем в глазах лежал он без сна, сжимая в кулаке станок и пачку "жиллетовских" лезвий.
12
...На другой день он приобрел костюм.
Добротный, высокого суконного качества - плотной ткани, в мельчайшую английскую клетку. Побрился. Навел лоск. Пообещал себе не пить.
"Я же врач, - не уставал он сам себе повторять.
– Я - экспериментатор. Первопроходец. Я уничтожу эту шайку. Время разбрасывать камни, и время сдавать посуду".
Прошло еще два трезвых, безупречных дня, и с ним перестали здороваться.
А ночью явились опять - теперь уже несколько.