Иду на свет
Шрифт:
В момент, когда негромкий щебет и смех привлекли Данилу, он практически проклял себя, что поднял взгляд на голоса и присмотрелся. Проклял себя, что на это время записался. Что тут же не оказался в кабинете.
А позже бога благодарил.
Напротив — через большой белый холл — очевидно, гинекология. Потому что… Стайка таких же пузатых, как та, которую он пропустил у выхода.
Основная масса девочек сидит. Стоит одна. Помахивает карточкой у лица, хотя тут не душно, прохладно даже… И поглаживает живот поверх платья. Его размер невозможно определить.
Но она улыбается. Отвечает на чей-то вопрос, кивком. Задает свой…
В ней столько легкости и света, живого любопытства, что Данила ими захлебывается.
Осознает, что все эти месяцы — тьма. А теперь… Слепящий свет девочки, которая, в отличие от него, смогла пережить. Будто счастливее стала. Без него.
На неё без преувеличения больно смотреть. Но не смотреть невозможно.
Он не представлял себе, как они встретятся впервые. Они вообще не должны были встретиться. Теперь же…
Из одного из кабинетов выходит посетительница, её провожает врач, после чего улыбается девочке-Свету или девочке-Тьме.
Его Санте. Точнее давно не его, но совершенно точно Санте…
Протягивает руку, за локоть придерживает, приглашает к себе кивком…
Санта заходит в кабинет. Она выглядит умиротворенной.
А ещё она беременна.
Глава 30
— Вот, вытирай… — врач-гинеколог подала Санте салфетки, давая понять, что они почти закончили. Последние несколько движений датчиком по совсем крохотному, но такому значительному для Санты, животу врач делала молча. И пусть оснований для волнения вроде бы нет, но справиться с собой сложно. Поэтому, садясь, выбрасывая измазанные гелем салфетки и оправляя одежду, Санта произносит:
— Там всё хорошо? — аккуратно и с надеждой.
Сначала ей становится чуть стыдно, когда женщина-врач отвечает взглядом… Санта опускает свой, улыбается, краснеет.
Она знает, что миллион раз говорено. Но она не может перестать задавать один и тот же вопрос.
— Там всё отлично. Если бы ещё вот тут мамочка себя не накручивала — вообще можно было бы говорить, что двадцать из десяти.
Слово «тут» сопровождалось однозначным постукиванием Эллы Андреевны по виску. Санте не надо было объяснять — намек она поняла. Пристыдилась. Пожала плечами…
— Двадцать из десяти нас устроит…
А своим ответом явно порадовала. Женщина сначала фыркнула, а потом заулыбалась, махая головой и стягивая перчатки.
Вернулась к столу, внесла необходимые данные в карту.
Санта её не отвлекала — сидела на стуле посетителя, окидывая взглядом кабинет.
Была тут много-много-много раз. Ещё до собственного рождения уже была знакома с Эллой Андреевной — именно она когда-то вела беременность Лены, а теперь…
— Как мама? — закончив, Элла снова подняла глаза на Санту, спросила серьезно, с легкой тревогой. Она знала, что Лена лечится. В вопросе не было напускного,
Санта же наконец-то могла улыбнуться, снова поглаживая почти отсутствующий животик. Если бы она не похудела, он был бы заметен ещё меньше, а так выделяется, когда щупаешь. Вот она и щупает, как дура…
— Хорошо… — отвечает честно, не чувствуя потребности в том, чтобы опускать взгляд или приукрашивать. У них хорошая динамика. Правильное лечение. Более чем обнадеживающие перспективы.
Они идут на свет. Втроем.
У Щетинских всё будет хорошо. Папа с неба их опекает.
— Она всегда вам привет передает… Я просто не всегда вспоминаю. Голова дырявая…
Уже Санта стучит по виску, улыбаясь, в ответ же получает скептический взгляд.
Элла Андреевна из тех, кто не отличается излишней сердечностью, но не переходит в своем цинизме в разряд бездушных. Она очень нравится Санте. После каждого приема девушка не выходит из кабинета, а вылетает окрыленной.
И это так странно…
С учетом всех обстоятельств и исходных, с которых несколько месяцев назад всё началось, ей откровенно странно, что сейчас всё так… Хорошо.
Почти пережито.
Почти забыто.
Почти счастливо.
Она узнала, что беременна, не сразу. В той её жизни было много поводов для сбившегося цикла, отсутствующего аппетита и частой тошноты.
Когда казалось, что она и так уже на дне — у мамы рак, у них с Данилой серьезный разлад, вселенная провела ею дноуглубительные работы.
Опустила туда, где Санта не могла представить себя в самом страшном сне. А теперь там себя надо было осознавать.
Она ничего не помнила про ночь с Максимом. Только по ощущениям — мерзким — могла делать выводы. Наверное, много выпила. Наверное, по-тупому пьяно решила отомстить ни за что любимому Даниле…
Чувствовала ли она себя изнасилованной? Конечно, да.
Понимала ли, что ею воспользовались? Тоже.
Давала ли согласие — понятия не имела. Но пережить не могла ни вероятность того, что не давала, ни возможность добровольной измены.
Оба варианта вели к одному: её использовали, чтобы сделать плохо Даниле.
Максим отомстил за очередное проигранное дело. А им разрушил жизнь. И она — сознательно или нет — помогла это сделать.
Мужчина не оставил после себя в квартире ничего. Санта понимала, что даже поверхности мог протереть. И пусть ей бы бежать тут же писать заявление, но проревевшись, она полезла в душ, чтобы отмыться.
Плакала, терла тело, то и дело оседала на кафельный пол в душевой.
Осознавала себя в аду, без права этим адом хоть с кем-то поделиться.
У неё не возьмут заявление. На неё посмотрят, спросят уточняя: «то есть, ты набухалась в баре, проснулась утром с засосами на шее и пришла портить жизнь приличному человеку?».
Она, конечно же, ответит: «нет! Всё не так!», но по взгляду прочтет: «тебе никто не верит, детка. И тратить на тебя время не станут». Тем более… Она же прекрасно понимает, с кем в схватку может вступить.