Иду на вы
Шрифт:
Загляда кричала, пока могла, да сильник, впился ей в уста, кусая до крови. Девка лупила его что есть мочи по бокам, и тем ещё боле раззадоривала. Отбиваясь, она потянула за рукоять нож, что нащупала на вражьем поясе, и отчаянно ударила по ненавистному лику. Неумело, однако щеку сильнику глубоко рассекла. Тот взревел раненым зверем, взъярился и подняв над собою лёгкую девку, приседая, бросил её на своё колено.
Хрустнуло, будто валежина под пятой.
Нурман откинул безвольное тело и размазывая по щеке кровь зашагал прочь. Двое его сотоварищей остались.
– Проклятый медведь!-с
– Погоди-ка!-отозвался другой, разглядев, что Загляда слабо скребёт ладошкой землю.-Жива она ещё!
Нурман перевернул тело и увидав перекошенный немым рыданием девичий лик, широко улыбнулся.
– Так и есть, жива! Хребет он ей сломал. Видать обезножила, ну так нам с ней наперегонки не бегать. Давай,-подмигнул он спуская портки,-задирай ей подол, пока не околела!
* * *
Годим с Боричем, сродниками их и челядью уходили Большими вратами. Всего боле двух дюжин людей набралось. Не к лесу шли, а к реке. Там у купчин загодя были припрятаны добрые челны. На всех, правда, места б не хватило. Так ведь, и добраться не всем суждено.
Крепкие мужи из челяди - всяк прежде вой, всяк с рогатиной да топором сноровист - прорубили путь, хотя, и сами многие полегли.
Однако, и купцов погибель не обошла стороной. Вражья стрела угодила таки Боричу чуть пониже затылка. Его не оставили, дотянули до реки, но брать с собой не стали. Укрыли тело в кустах, чтобы после, коли будет на то воля Богов, вернуться, да схоронить по обычаю.
Годим горевал по сотоварищу. Слёз, как вдова да дети не лил, но горевал. А при том, не запамятовал, что ведомо ему, где погибший хранит своё добро. Купцы ещё до осады не держали весь товар в Искоростене. Немалая его толика была раскидана по дальним весям.
Тот что в Искоростене остался - пропал. Какой не сгорит, тот из подпола после киевляне с нурманами разграбят. Убыток, но с долей Борича - не разорение.
О вдове да детях сотоварища, Годим, понятно, не забудет, но и сам в накладе не останется.
Киевляне пограбят да уйдут, а на будуще лето уже можно станет и торговать. Благо есть ещё чем. Ольга - не степной хан. Она в древлянские земли, чай, не разбойничать, но править пришла, а стало быть, без торгового люда ей не обойтись. Как знать, может после и в Киев перебраться получится. Киевским-то купцам, не то что прочим. И князь их не шибко обирает, и у греков с Киевом торговая грамота ещё Олегом подписана.
Затихали вдали крики побитых древлян да ликующей киевской дружины. Тихо подвывала на корме вдова Борича. Весла дружно плескались за бортами челнов. Дюжих людей осталось мало и Годим грёб с остальными. Без натуги грёб. Хотя давно уже позабыл про юные лета, а силушку не растерял. Хватит её ещё, чтобы пожить.
* * *
Эх, не даром Урхо в мирную пору не давал своим людям роздыху! Не даром вколачивал в них воинское правило искепищем рогатины - когда по гузну, когда по хребту, а то и по затылку. Ратники, случалось, серчали да злословили на лютого чудина. Зато, ныне из десятка он троих только и потерял. Да и те, покуда живы были. Двое, правда, изранены тяжко - дня не протянут, а один ничего, небось оклемается. Прочие же целы - ушибы да царапины не в счёт.
На бранном поле, какое устилали теперь порубленные да изувеченные, в суете середь киевских ратников, да полонённых древлян, Осмуд не вдруг отыскал бы Урхо. Тот сам заприметил верхового, и признав старого сотоварища, поманил к себе.
Наскоро поведав волю княгини, Осмуд просил у десятника двух воев посноровистей, но Урхо вызвался идти всем десятком и дядька не стал спорить. Поди угадай, сколь гридней с челядью Мал на дворе оставил. Да и не ведомо, кого ещё во граде повстречаешь.
Ни Осмуду, ни кому из ратников прежде в Искоростене бывать не доводилось. В мирную пору княжий терем и в чужом граде отыскать - не велик труд, но не теперь. Потому, в проводники выбрали горожанина, взятого в полон со всею семьёй. Пригрозили, что ежели обратно не вернутся, то и жене его, и матери, и детям лютая погибель сладким медком покажется. Древлянин - муж зрелый, разумный - глядел на ратников волком, но воли их не противился. И не подвёл.
Широкими мощёнными улицами было теперь по Искоростеню не пройти. Иные полыхали ещё под ногами, а другие покрыты багровыми угольями от прогоревших еловых плах.
Пробирались задворками да закоулками. Сами, без проводника, заплутали б, но и с ним скоро ступать не выходило. Дворы горели, и жар в иных местах был нестерпимым.
Люди по пути попадались боле погибшие - кто огнём, кто дымом убиен. Живые тож были, но все безумные. Тихие, правда. Один только буйный повстречался. Выскочил из-за угла. Волосья и борода опалённые, от одёжы лохмотья едва наготу прикрывают, очами вращает, лик закопчён, а в руках дрын саженный. Увидал киевлян, завыл уныло и на них бросился. Ратники аж сомлели - уж не навья ли оживший?! Даже Осмуда на миг оторопь взяла. Урхо только не растерялся - отбил рожон, да вогнав древлянину в око жало рогатины, упокоил безумца.
Иных недругов уж не встретили, а как добрались до княжих палат, то и проводника отпустили. Тот, правда, остался ждать, устрашился один воротиться.
Двор Мала огонь не тронул. Лишь тын кое-где обгорел, но не сильно, видать, водою залить успели. Незапертые врата никто не стерёг, хотя на дворе оказалось людно. Те горожане, что не сумели спастись за стенами, укрылись от пожаров тут.
Зуботычинами, угрозами да посулами Урхо с Осмудом разведали у людей, что Маловичей середь них нету, а где - неведомо. Может в палатах.
Забрав со двора факелы, ратники подались в княжьи хоромы.
Челядь, что попадалась по пути, спешила укрыться от киевлян в дальних клетях. Осмуд гоняться за ними да рыскать повсюду чтобы расспросить не стал, а сразу направился наверх, в покои. Не напрасно. Там в одрине[117] и нашёл старого, изукрашенного рубцами воя, а с ним двух ребятишек.
Мальчонка, постарше Святослава, стоял подбоченясь, да задрав подбородок. Очи страхом полны, но робости не казал. Княжич! Девчушку же, совсем малую, старый вой прижимал к себе, одною рукой прикрыв ей очи, а другой держа у глотки варяжский нож.