Иешуа, сын человеческий
Шрифт:
— Да.
— Тогда благословляю тебя на испытание.
— Первый год пролетел стремительно. Все ново. Все интересно. Хотя Иисуса знакомили только с азами того, что предстояло ему узнать на более высоких ступенях пути к Посвящению: науку всемирных принципов, или теологию (теперь ее называют логикой); космогонию, по-нынешнему — физику; мораль, то есть все, что относится к поведению человека, — раздел, которому ессеи уделили особенное внимание, ибо они — терапевты. В это посвятили Иисуса Посвященные на совете старейшин, когда решили допустить его до омовения и перевести на второй испытательный срок — двухгодичный. Ему выдали льняные одежды, и с того времени он каждое утро на восходе солнца, свершив омовение, молился вместе со всеми членами тайного братства. Трапезовал же пока отдельно от них.
Еще два года полуизоляции, усердной учебы, и вновь совет старейшин. Глава тайного центра возглашает:
— Ты достоин пока что на три стадии Посвящения. Так решили все твои наставники. Мы хотим слышать от тебя твое твердое слово, что ты неукоснительно станешь соблюдать устав наш и обет молчания — сохранение в полной тайне участие в мистериях. Готов ли ты не иметь личного имущества, а пользоваться общим, с уважением относиться к решениям попечителей этого имущества, и, наконец, готов ли ты дать обет безбрачия?
— Клянусь.
— Ты еще не сведущ в том, что мы противники клятв, для нас, ессеев, святее клятвы честное слово.
— Даю честное слово.
— Принимается. Ты допускаешься к общей трапезе. Впереди тебя ждут три степени Посвящения. Многогодичные. Но прежде чем засядешь за учебу, посети Иерусалим с его Великим Храмом. Посети и Силоамский источник. Так решили Посвященные старейшины, и я одобрил это решение. Поездка такая, уверен, пойдет тебе на пользу и раскроет глаза на твою цель пророчества.
Первый раз вот так открыто, более того, вполне определенно услышал он о своей будущей судьбе. Мама говорила ему об этом и прежде, но всегда добавляла: «Если благословит Господь». Выходит — благословил. Великий Посвященный не станет же пустословить. Иисус обрадовался услышанному, даже загордился, наполнившись уважением к себе, но в то же время встревожился: посильна ли ноша?! Впрочем, вскоре он успокоил себя:
«Посильна, если к ней стремиться не только разумом, но и сердцем. И душой тоже. Нет ничего неодолимого».
Этот постулат стал для него как бы путеводной звездой, поэтому во время посещения Священного города он старался быть не созерцателем, а вдумчивым наблюдателем. Он, еще до того как отправиться в путь, попросил наставника, который должен был но сопровождать, поведать историю Иерусалима.
— Город этот — гордость израильтян. На его долю достались великие радости и великие страдания. Могилы на земле его множатся и по сей день. Но важно другое: чем больше увеличивается число могил, тем быстрее растет надежда на освобождение. Иерусалим — надежда Израиля. Он для нас все. Вот это восприми сердцем и разумом, тогда услышишь ты, о чем я тебе стану рассказывать в пути, и увидишь то, что увидишь.
Наставник рассчитал верно, решив не выплескивать сразу всю историю торжества и падения Иерусалима, а знакомить со всем этим постепенно, как бы исподволь, и такой прием оставлял значительно большее впечатление у Иисуса. Он не просто слушал, но все чаще и чаще, по мере углубления в историю Великого Города, в историю избранного Господом народа, задавал свое наивное почему? Наставник всякий раз охотно и со знанием дела отвечал юному почемучке, не стал только, по незнанию или по нежеланию, отвечать на один из вопросов:
— Ирод, ненавистный почти всему Израилю за то, что преклонился перед Римом, восстановил Храм Соломона, сделав его краше прежнего. Ради чего он это сделал?
— Увидишь сам. И если захочешь — поймешь, — коротко бросил наставник и — больше ни слова.
Иисус пожал плечами. Не понял он тогда, отчего такая неопределенность ответа. И только много позже оценит Иисус ответ наставника как совершенный: однозначного понимания деяний Ирода нет и не может быть. Кому-то он ненавистен, каким и останется в памяти большей части потомков, но кто-то если не восхищался им, то, во всяком случае, не осуждал его политику, даже поддерживал ее, хотя не мог не видеть ее лицемерности, направленности ее на сиюминутную выгоду, которая несла в себе глубинный вред всему израильскому народу, да и не только ему одному. Это понимание придет с годами, хотя первый шажок к тому пониманию будет сделан уже в теперешней поездке.
Чем ближе к Иерусалиму, тем более становилось многолюдней на тропах и дорогах; ехали на осликах, на повозках, шли с посохами в руках паломники не только из разных концов израильской земли, но из Вавилонии, из Александрии, из Персии и даже из более далеких стран; Иисус не только видел их усталость от долгого пути, но даже чувствовал ее на себе, хотя сам-то он не слишком утомился; но когда перед взорами паломников открылся город на горе, окруженный мощными крепостными стенами, усталость слетела с путников, их шаг стал уверенней и поспешней.
Иисус тоже взбодрился. Как же иначе: перед ним воплощенная в камне мощь многострадального народа, который, в конце концов, преодолел все удары судьбы и который жив!
Не долго, однако, питали его юное сердце возвышенные чувства. Настроение резко изменилось, когда у входных ворот он увидел римский амфитеатр Ирода и сторожевые башни римских легионеров, которые как бы нависли над Храмом Соломона, а сами легионеры с пиками в руках прохаживались по стенам, зорко следя за тем, что происходило в Храме и близ него.
Плевок в душу.
А дальше — не лучше. Чарующие взор мраморные портики, под ними прогуливаются, ведя спокойные беседы, фарисеи в роскошных одеяниях. Иисус невольно сравнил свои одежды с фарисейскими. Невероятный контраст. Льняные, запыленные в дороге, они выглядели убого. Так же убого, как и одежды других паломников. Иисус, однако, не оробел, а налился неприязнью к расфуфыренным бездельникам и прошел мимо них с презрительной гордостью. Затем он пересек двор язычников, двор жен, двор мужей и приблизился вместе со своим наставником к балюстраде, за которой виднелись священники в торжественных одеяниях, фиолетовых и пурпурных, шитых золотом и украшенных драгоценными каменьями, — они то истово молились, то вновь пускали в дело жертвенные ножи, а кровью закланных козлов и быков окропляли жертвоприносителей, благословляя этим принесших щедрые дары Господу.