Иешуа, сын человеческий
Шрифт:
Тени от окружающих долину снежных вершин уже наползали основательно на сумеречную ровность, когда Иисус с Ицхаком подошли к крутобокому утесу, гладкому вроде бы в сплошном травном ковре, вблизи же оказавшимся ершистым: острозубые камни словно бы прорезали траву во множестве мест.
— Сразу за поворотом — деревня.
Иисус привык к тому, что высокогорные города и поселки не бросаются в глаза издали, а прячутся обычно за каким-либо укрытием и возникают перед путником вдруг. Не исключением была и эта деревня. Только они обогнули мыс, как вот он — высокий плетеный оплот. Потемневший от времени.
Ворота тоже плетеные.
— Скорее от хищников, а не от набегов вражеских, — высказал свою оценку оплоту Иисус и направился к воротам, которые еще не были затворены на ночь.
Слух о нем дошел и до этой деревни, и это Иисус понял, миновав всего лишь первый дом. Добротный. С просторным двором, огороженным частым штакетником. Его увидели, и хозяин, поспешно выйдя на улицу, окликнул его:
— Не проходи мимо, Мессия. Мой дом будет уютен для тебя и твоего ученика.
Иисус остановился в нерешительности. Отказаться от приглашения — обидеть хозяина, не начать со старейшин — обидеть их. Хозяин же, поняв сомнения проповедника, успокоил его:
— Мои сыновья оповестят старейшин.
Начали выходить мужчины и женщины из соседних дворов, таких же просторных, огороженных густым штакетником, с добротными домами за этим штакетником. С поклонами они приветствовали Иисуса с Ицхаком, иные даже приглашали к себе в гости.
— Пригласивший первым имеет больше прав, — отвечал Иисус, и к хозяину первого двора: — Сегодня я твой гость.
Четверо сыновей у позвавшего на ночлег Иисуса. Попарно они пасут отару овец и коз, и вот та пара, что сегодня не была занята, поспешила к старейшинам. Воротились сыновья, когда совсем уже стемнело, и передали слово старейшин, что сегодня они не станут беспокоить Мессию, уставшего с дороги, завтра же утром придут к нему за благословением.
— Тогда так: пока женщины сварят козленка в молоке, мы омоем ноги свои и лица свои и предадимся беседе.
— Великий грех варить козленка в молоке матери его. Так заповедовал Господь Моисею. Он строго запретил это делать.
Хозяин смутился. И виновато так:
— Старейшины, хранители чистой веры нашей, ни разу не сказывали об этом. По большим праздникам и в их домах варят козленка.
— Смертный грех.
— Господь простит грех по незнанию нашему, — склонил голову хозяин, Иисус же пообещал:
— В субботу я стану проповедовать высеченные на скрижалях Заветы Господа с Моисеем, а до этого буду молить Отца Небесного о прощении тех, кто грешил по незнанию своему.
И без козленка было, что поставить на стол, было чем и наполнить кубки: вино, привезенное из низинных деревень, и местный, более крепкий напиток, изготовленный из пшена. Вот и затянулся ужин до поздней ночи в дружеской беседе.
Утром и в самом деле старейшины пожаловали все вместе. Поклоном приветствовали Мессию, прося благословения на беседу с ним.
— Я проситель у вас, старейшины, — поправил их Иисус. — Если будет на то ваша воля, вы поведаете мне о жизни в деревне вашей, а в субботу я проведу мидраш по Заветам Господа с Моисеем.
— У нас нет свитков Пятикнижья.
— Я помню Заветы слово в слово.
— Мы согласны. И если в субботу Сурьяшатру не станет мешать, сыны и дочери Израиля соберутся на центральной площади, где обычно мы решаем дела общины нашей.
Вот так: старейшины, а туда же, Сурьяшатру — враг богу солнца Сурье, демон-ракшас.
«Заблудшие до крайности!»
Однако Иисус не стал упрекать старейшин. Просто пообещал:
— Буду молить Отца моего Небесного о хорошей погоде в субботу.
Вполне поняли старейшины смысл сказанного Мессией и его такт, Иисус же спустя малое время похвалил себя за сдержанность свою. Как оказалось, старейшины деревни твердо выполняли одну из своих главнейших обязанностей сохранять в чистоте веру праотцев, хотя добиваться этого им было очень сложно. Деревня, чисто пастушеская, и только треть из еврейской общины ее осталась чистой. Еще одна треть — смешенные браки, в которых верх брала либо вера в Единого, либо многобожная.
Еще одна треть — многобожники-кашмирцы, на которых весьма сильно влияли белые жрецы. И вот, живя в таком переплетении обычаев и верований, хочешь или нет, но станешь привыкать к местному своеобразию, и многое воспринимать как должное, вовсе не считая это каким-то отступлением. Солнце или Сурья, туча или Сурьяшатру — какая разница. А тучи здесь и впрямь воспринимаются с враждебностью, ибо они могут принести пургу даже летом и нанести тем самым урон пасущимся отарам — отсюда и демон-ракшас.
Когда же после проповеди своей субботней и обращения к нему желающих обрести покровительство Единого, какое получил Арджуна-Павел (слухи распространяются совершенно необъяснимым образом), Иисус заговорил со старейшинами о крещении двух-трех из многобожников, которые давно уже фактически отошли от многобожья, старейшины сразу же поставили условие:
— Осенять Святым Духом можно, но только обрезанных.
В деревне Арджуны-Павла ни один из старейшин даже не подумал об этом, да и он, Иисус, тоже крестил, без всякого сомнения. А ведь действительно: один из заветов Господа с народом избранным — обрезание каждого. Иисус исцелял хворых и страждущих, не делая различия между обрезанными и необрезанными, за что его всячески хулили фарисеи и саддукеи, а вот чтобы крестить необрезанных — такого не было. Ни он этого не допускал, ни апостолы, хотя и проповедовал он единую веру для всех, веру без притеснения и насилия.
«А не насилием ли станет принуждение к обрезанию? Не оттолкнет ли это готовых приобщиться к вере в Единого? Не толкнет ли обратно в объятие белых жрецов?»
Есть о чем поразмышлять.
Иисус не знал, что и апостол Петр, и апостол Павел вовсю крестят необрезанных, что первые их шаги были резко осуждены, но на Первом соборе христианских общин обвинение в отступничестве, можно сказать, полностью рассыпалось.
Руки у апостолов теперь развязаны. Знай об этом Иисус, не терзался бы он сомнениями, не испросил бы у старейшин день на раздумья и на молитвы Отцу Небесному, а начал бы наступление на них сейчас же и словом своим, и волей своей.