Иешуа, сын человеческий
Шрифт:
Преодолел Иисус сомнение в правдивости слов своих верных слуг и твердо ответил:
— Уходим.
— В Гималаи. В страну Гаутамидов. Где родился великий Будда-Сакия-Муни. Там поклоняются Единому — Браме. Там есть все корзины Типитаки: Виная-питака, Сутта-питака и Абхидамма-питака. Ты закончишь то, что не успел прочитать в Раджигрихе.
Этот путь жрецы-слуги избрали не во исполнение решения Собора Великих Посвященных, принятого в пещере Авраама, а по собственному разумению, не найдя иного выхода, чтобы уберечь Иисуса от смерти. Спустись они в долину Ганга или даже в долину Инда, белые жрецы свободно перехватят непослушного ученика. До Гималаев же их руки не дотянутся: там свое восприятие заповедей Рамы, и жрецы Брамы не солидарны с белыми жрецами.
Путь легок, когда ты уходишь от смерти и когда понимаешь, что погони за тобой нет. Видимо, белые жрецы посчитали достаточным то, что Иисус покинул их, и решили махнуть на него рукой: пусть проповедует где угодно и что угодно, лишь бы не поднимал волну в их тихом омуте.
В высокогорном монастыре встретили Иисуса доброжелательно. С охотой учили его языку пали, на каком были написаны Типитаки, чтобы сам он мог читать священные свитки — сутры. Иисус же, памятуя конфликт с белыми жрецами, который, в общем-то, не дал ему не только закончить изучение Вед, но даже притронуться к Типитакам, зарекся здесь проповедовать, хотя и видел заблуждение малочисленного высокогорного народа, который истово поклонялся Браме, считая его перевоплощением Великого Творца, а Будду считал избранником Всевышнего, частью его тела и духа. Но Иисус не восстал против этого, а жадно слушал и изучал сутры, тренируя одновременно тело и дух свой по методу, предложенному монахами, которые могли свободно спать на гвоздях, без всяких ожогов неспешно проходить через горящий костер, потеть при трескучем морозе, спать в легком одеянии на снегу. Они как бы просвечивали собеседника, улавливая его самые сокровенные мысли; они легко снимали самые страшные недуги лишь прикосновением руки или даже взглядом — все это было значительно выше того, чему он научился и натренировался у ессеев, у жрецов Храма Озириса.
А если начнешь проповедовать свое понимание веры, тебя тут же изгонят тебя из монастыря, и прощай так нужные и важные знания и умения. Сам же он не спешил покинуть гостеприимный кров радушных священнослужителей, стремясь как можно больше перенять их знания и умение управлять своим телом, умение снимать недуги прикосновением руки, а то и своей волей через взгляд. От советов слуг, которые все настойчивей предлагали поскорей покинуть высокогорье, он отмахивался, как от липучих осенних мух.
Минуло целых шесть лет, прежде чем Иисус повелел слугам:
— Готовьтесь в дорогу. Через долину Раджпутана к Инду. Переправившись через него — в Парфию. Оттуда — в Израиль. В мою родную Галилею.
Что ж, новые радость и забота. Забота о том, чтобы провести волей своей Иисуса к Сарманам. Но облегченно вздохнули жрецы-слуги, услышав дальнейшие слова Иисуса:
— Проповедуя, я дойду до Урфы, родины Авраама: где заключил он завет с Всевышним. Оттуда — через Харан — в Землю обетованную. Дорогой Авраама. В пути стану проповедовать. Вам же строжайше запрещаю оповещать народы о моем появлении. Пусть молва сама оценит меня, и тогда я заговорю во весь голос.
Урфа, теперешняя Эдесса, это именно то, что нужно. Там ждут Иисуса для посвящения его в седьмую степень Великого Мудрого. Лишь там он получит окончательное признание за ним права проповедовать не от себя только, но от всех Великих Посвященных, там он будет признан как Мессия. Хотя прямо ему никто об этом не объявит. Вывод о своем мессианстве он сделает самостоятельно, либо приняв его, либо отвергнув. Это его право. Он станет волен во всем кроме одного — жизнь его окончится жертвенной казнью во спасение рода человеческого. Но что самое главное для приставов, так они или получат новые наставления, или будут заменены на новых, что для них более желательно.
Потянулись дни долгого пути. Вот Гималаи далеко за спиной, и Иисус со своими спутниками достиг благодатной равнинной земли, обильной речками, буйной лесами, межполосицами возделанных плантаций, с частыми селениями и даже городами. Их встречали так, как принято здесь встречать обычных путников: в любом доме Иисуса ждал радушный прием, ибо индийцы отличались отменным гостеприимством и готовы были поделиться с вошедшим под их кров всем:, что имели. Беседы с хозяевами гостеприимных домов носили нравственно-богословский характер, и жрецы-слуги весьма удивлялись этому, помня слова господина своего, что он намерен проповедовать.
А Иисус ждал момента. Он собирался ошеломить людей своей первой же проповедью. Только тогда, как он справедливо считал, о нем пойдет молва и его станут слушать, а жрецы хотя и будут недовольны, повредить ему не смогут, опасаясь вселюдного осуждения.
Наконец, момент настал. В довольно крупном селении, куда они вошли под вечер. Первое, что бросилось в глаза, — безлюдье. И тишина. Лишь издали, с противоположной стороны селения, доносились ритмичные звуки, приглушенные расстоянием, поэтому едва слышные и оттого непонятные, торжества ради или горя.
Пошли на звук. И чем ближе подходили, тем четче понимали: за селением безудержное веселье.
— Не жертвоприношение? — предположил один из слуг.
— Оно, — подтвердил второй. — Оно. Иисус промолчал. Он лишь прибавил шагу.
Пересекши селение, они оказались за околицей перед возделанным полем, на котором, то алел ядреными стручками перец-чили, то сурово хмурился густо переплетенный маш; то притягивал взор белоснежной чистотой распахнутых настежь коробочек призывающий к сбору хлопчатник; а все эти разномастные полоски пересекала широкая тропа, уходившая в высокоствольный лес с густым подлеском — оттуда, из леса, теперь уже явственно, неслись барабанное уханье в диком ритме и разухабистая песня, больше похожая на визг ошалевшей толпы.
Оно, собственно говоря, так и было. В паре сотен шагов за опушкой — просторная поляна. В центре ее — деревянный слон. Не топорно сработанный. К его хоботу прикручен тонкими веревками юноша. Голова юноши опущена на грудь, а взор его обреченно безволен. Вокруг же слона с привязанным к его хоботу юношей беснуется толпа. В обалделой пляске и самозабвенном визге. Женщины и мужчины полураздеты. То и дело пара за парой откалывается от толпы и поспешно ныряет в подлесок. Вместе с родителями визжат и пляшут дети.
Вот Главный жрец поднял руку с жертвенным ножом и, повинуясь этому жесту, четверо подручных жреца уперлись крепкими плечами в бок слона, начав его вращать — слон сдвинулся неохотно, но вот заскользил на осевом круге податливей, и толпа, казалось бы, взвинченная до предела, нашла в себе силы завизжать, приплясывая, еще ошалелей, а от нее отделилась группа мужчин (видимо, главы семейств) и, окружив вращающегося уже довольно резво слона, встали как вкопанные. В руках у одних были массивные ножи, у других — тесаки.