Иешуа, сын человеческий
Шрифт:
Как наказание воспринимали солдаты назначение на пост у гробницы и вот — слава великому Юпитеру, слава великому Марсу, слава правосудному Янусу.
Пара стражников даже с охотой пособили Иосифу отодвинуть камень от входа в усыпальницу, плакальщицы возопили дружно, распустив волосы и ударяя себя в грудь, даже царапая ногтями лица, словно в отчаянном горе по усопшему, а те из женщин, кому надлежало пеленать, вошли в усыпальницу следом за Иосифом, но уже через минуту буквально вылетели оттуда с криками:
— Его нет!
— Он исчез!
Плакальщицы, не ведавшие о случившемся здесь в ночь перед Пасхой, испуганно замолчали, ожидая слова нанявшего их, Иосиф же медлил с выходом из усыпальницы. Но вот и он. Вроде бы тоже испуганно-взволнованный.
— Саркофаг пуст! — с великим недоумением объявил он и с настойчивым вопросом подступил к легионерам-стражникам: — Где покойник?!
Что могли ответить обескураженные легионеры? Хлопают глазами. У них на уме одно: не избежать теперь разноса от пентакостарха. И это — лучший исход.
Торопливо, подбадривая друг друга, вошли, как ни противно им это было, как ни боязно, в усыпальницу, дабы убедиться самолично в отсутствии покойника.
Действительно, крышка сдвинута. Кроме плащаницы и пелен, ничего нет. Постояли в недоуменном страхе перед пустым гробом и — вон из усыпальницы. Словно кто-то мог вцепиться им, выходящим, в спины когтистыми лапами или впиться клыками вампира.
Иосиф, поджидавший их, вновь упорно вопрошает:
— Где покойник?! Куда вы его девали?!
Хватить бы наглеца мечом вместо ответа по голове, да руки коротки: вхож к прокуратору, стало быть, не простая пташка. А Иосиф не выпускает инициативу из своих рук:
— Оставайтесь здесь до команды. Я — к Понтию Пилату. Ждите, — к плакальщицам: — Ступайте в дома свои. Плату по уговору нашему получите сполна.
Понтия Пилата возмутило известие до полного предела. Крикнул немедленно позвать полемарха, советников всех своих и первосвященников. И все это, не выпроводив Иосифа, что весьма того обрадовало; значит, он вне подозрений.
«Погожу немного, потом посоветую, чтобы тетрархам послал вестников».
Полемарху, когда тот вошел, досталось под горячую руку сполна. У Понтия Пилата даже вырвалось роковое слово: пытать охранявших вход в усыпальницу и самого пентакостарха, но увидевши, как посуровело лицо полемарха, смягчился.
— Ладно. Без пыток. Просто пусть всех опросят, кто стоял на посту, не засыпали ли они случайно на какое-то время? Не пили ли вина?
Иосиф доволен словом Понтия: кто, не подвергшись пыткам, признается, что спал или осушал кубки, принявши в дар полный мех молодого вина. Здесь, как можно было предположить, все обойдется благополучно.
С советниками своими и с первосвященниками Понтий Пилат говорил уже значительно спокойней, хотя нет-нет да и прорывалась его необузданность, особенно если поступали глупые, как он считал, советы. Вот такого плана:
— Нужно обыскать все пещеры возле Иерусалима.
— Те, кто выкрал Назаретянина, глупее тебя?! — рубанул в ответ прокуратор. — Не думаю! И тебе советую!
Но слово «выкрали», прозвучав единожды, больше не повторялось, ибо признание подобного факта не устраивало никого. Даже самого прокуратора: недовольство Рима тогда обеспечено. Понтий Пилат хорошо это представлял. Для других тоже вполне ясно, что за сим последует. Налицо заговор против римского владычества. Вот и начнутся пытки и казни, пытки и казни. А под недоверие может попасть каждый, даже из сидящих здесь, в зале Совета.
И вот после минутного гробового молчания, звучит заговорщицки:
— Назаретянин воскрешал из мертвых в Капернауме и в Вифании. Не воскресил ли он себя?
Вот такой поворот подходил всем. Это — превосходно. Никого даже не смущал вопрос, как он смог выйти из усыпальницы, заставленной камнем снаружи? Если признать, что Иисус оживил себя сам — остальное все шелуха, которую разносит ветер после обмолота.
Каиафа попросил слова.
— Иисус из Назарета возомнил себя Мессией и заставил поверить в это многих. Даже старейшин и иных членов синедриона. Воскресив себя, он не удержится и снова начнет проповедовать. Вот тогда ему не уйти от кары праведной.
— Пошли, прокуратор, вестников к тетрархам, — подхватил Иосиф предложение Каиафы, как бы конкретизируя его идею.
— Дельный совет. Однако — не совершенный. Эллинские города Декаполиса независимы от тетрархов. Они подчиняются напрямую императору. В каждом из этих городов есть еврейское гетто, и Назаретянин вполне может найти там убежище.
Вот тебе и — дельный совет. Укусил бы Иосиф локоть, но разве его достанешь? Вылетевшего слова не воротишь. Как он понимал свою промашку, ибо эллинские города вдоль основных торговых путей, и Иисус вполне может выбрать один из них, в ожидании попутного каравана. Выходит, хотел как лучше, а получился грузный шлепок в лужу.
А тут еще вкрадчивый голос одного из советников:
— Хорошо бы послать тайно людей верных в Вифанию для догляда за домами Лазаря и Симона-прокаженного, в Назарет, в Капернаум. Выяснить, не у своих ли ярых почитателей затаился на какое-то время Назаретянин?
— Тоже не пустое слово. Быть тому, — поддержал Понтий Пилат, и ободренный советник продолжил:
— И не отзывать соглядатаев. Должен же Назаретянин, если живой, в конце концов, появиться в каком-либо доме друзей своих, учеников своих или даже в отчем…
Знала бы Мария Магдалина, как мудро поступила она, увезя Иисуса именно в свой дом и не выпуская его никуда. Действовала она как заправский конспиратор. И немудрено: любящей женщиной руководит интуиция, которой позавидует любой самый рассудительный и предусмотрительный человек.
Разговор Понтия Пилата с советниками и первосвященниками продолжался, и теперь, когда главная идея полностью проявилась, предложения посыпались как из рога изобилия. Каждый старался, оправдывая хлеб советника, что-то предложить. Иосифу же это — нож к горлу. Каждое слово — против Иисуса. Все направлено на то, чтобы затруднить его побег за пределы Израиля; на то, чтобы сразу же захватить, если он вдруг вновь примется за свое проповедование. Особенно же грозное предложил все тот же вкрадчивый советник: