Иешуа, сын человеческий
Шрифт:
— Тебе, Иисус, сюда, — указал на кипарисовую дверь. — Тебе, женщина, вот в эту половину.
Мария резко возразила:
— Я вместе с мужем! Не отойду от него ни на шаг!
Крепкотелые шагнули было к ней, готовые скрутить ее и силой втолкнуть туда, куда повелел хозяин, но тот предостерегающе поднял руку, и слуги отступили.
— Но я не могу пустить тебя в дом для Посвященных. Ты осквернишь его.
— Позволь, учитель, мне последовать за женой своей? — попросил Иисус, почтительно склонив голову.
Мужчина в белом, которого к удивлению Марии Иисус назвал учителем, ответил не сразу. Долго решал трудную задачу, но вот осилил ее:
— Пусть будет так.
Вот они одни. В просторной комнате, застланной еще более мягким, чем терраса, ковром. В центре комнаты — низкий столик с подушками для возлежания вокруг него. В частых нишах толстых стен — подушки и стеганые одеяла под самые завязки. Хватит для пары десятков пожелающих почивать в этой комнате. И лишь в одной нише — медная умывальница с медным же тазиком.
Мельком взглянула Мария на всю эту уютность и — с вопросом к Иисусу, в котором так явственно зазвучала ее нежная тревожность:
— Ты в опасности?
— Да.
— Можешь поделиться со мной?
— Нет. И не только потому, что здесь обязательно есть уши, но, главное, я давал клятву умолчания. Ты и так знаешь больше того, что можно было бы тебе знать. Сейчас скажу одно, в этот дом привел нас мой бывший наставник. Большего не пытайся выпытать. Обо всем дозволенном я тебе стану рассказывать по ходу событий. Добавлю сейчас только то, что я надеюсь на благополучный исход. Очень надеюсь.
Сказал последние слова, сам не очень-то веря в них. Он вполне понимал, что его ждет суровый разговор с Великими Посвященными Сарманского братства. Вывод этот напрашивался сам собой, исходя из поступка бывшего его наставника. Добрый и мудрый, он готовил Иисуса к седьмой степени Великого Посвящения в тайной обители Сарманского братства, умело преподнося самые сокровенные тайны Священной Истины. Он, естественно, ответствен перед своими собратьями за грехопадение ученика, и все же он не сделал вида, будто не узнал его, Иисуса, не прошагал мимо, а привел его сюда для ответа за свои деяния.
Каков будет приговор для него, Иисуса, и для великой честности и столь же великой мудрости наставника, можно лишь представить. Во всяком случае, по головке не погладят.
В дверь комнаты постучали, и двое слуг вкатили столик на колесиках со стоявшими на нем пузатым чайником, пиалами и вазами со сладостями и фруктами, с подносом лепешек, еще сохранивших жар тандыра, пара керамических кис с кислым молоком — катыком и пара больших пиал с каймаком — моренными в тандыре сливками, аппетитно-розовыми.
— Разминка перед обедом, — радушно объяснил один из слуг, расставляя привезенное на низком столике. — Пора возлечь за трапезой.
Второй слуга взял из ниши кумган-умывальницу и тазик.
— Свершим омовение перед тем, как вкусить дары богов.
Мария не притронулась к еде, Иисус же обмакнул пару кусочков лепешки в каймак. А вот чай, зеленый, невероятно душистый, они пили, казалось, с великим удовольствием. Осилили почти весь чайник.
Чай взбодрил Марию и, что особенно важно, успокоил. Перестало ныть ее нежное сердце. Надежда на благополучный исход обрела хоть и маленькое, но упрямое место в ее душе.
За ними словно наблюдали — едва они отставили пиалы, в дверь постучали, и те же слуги вкатили на том же сервировочном столике обед: сурпу, источающую аппетитный пар, фазаньи окорочка, поджаренные до приятной розовости, гору жареной баранины и такое же сверхполное блюдо жареной форели, несколько чашечек с приправами и — пучки зелени.
Отдельно на подносе один из слуг держал изящные амфоры с вином и пиалы. Но прежде, чем поставить на столик вино, спросил:
— Не приневолю ли я гостей, предлагая вино?
— Нет, — ответил Иисус. — Доброе вино веселит душу.
За трапезой они не заметили, как подполз вечер. Пора и на покой. Перед сном им предложили прогуляться по двору, добавив при этом:
— Вы не в оковах. Любое ваше желание для нас закон.
Розово-жасминовая свежесть двора, усиливая действие изрядно выпитого вина, совершенно, казалось, умиротворила их, и они сразу же сладко заснули.
Увы, беспечное состояние каждого из них длилось не так уж и долго. Проснулись среди ночи оба, только и Мария, и Иисус притворялись спящими, ибо каждый опасался вздохом или неловким движением разбудить другого, почитая его спящим. И лишь утром они узнали друг от друга о сокровенных ночных раздумьях. Во дворе, у хауза с фонтаном, где, как они считали, исключается возможность подслушивания их разговора, и состоялись те исповеди. Закончились они вопросом Марии:
— Сегодня ли решится все?
— Нет. Завтра. Или послезавтра.
Однако эти предвидения Иисуса оказались, мягко говоря, не совсем точными. Еще целую неделю они оставались в неведении, не ощущая вместе с тем никаких ограничений в своих поступках, окруженные заботливыми слугами, готовыми отозваться на каждый их чих. Но именно эта внимательность слуг особенно настораживала Иисуса.
«Как смертника перед казнью. Исполняются последние желания».
В этом, как выяснилось позже, Иисус был прав. Первой мыслью, захватившей Главу Сарманского братства, который поспешил в Нусайбин, получив весть о появлении в том городе живого Иисуса, была мысль о жестокой расправе с отступником с последующим оповещением всех Великих Посвященных, принимавших решения на Первом и Втором их Соборах. Этому воспротивился наставник Иисуса, тоже Великий Посвященный, весьма к тому же авторитетный в братстве.
— Не выслушав Иисуса, вправе ли мы приговаривать его к смерти? Верный путь, путь без ошибки — суд. Над ним. Надо мной. Над приставленными к нему слугами и Великими Посвященными, кто должен был добиться полного исполнения постановленного Собором. С этим словом я обращусь ко всем Сарманским братьям, ибо нельзя давать волю вспышке гнева, лучше призвать на помощь мудрость многих.
— Что же, ты, скорее прав, чем неправ, — удивительно быстро согласился Глава Сарманского братства. — Быть суду.