Игра для героев
Шрифт:
– У меня нет выбора, не так ли? – кивнул он в сторону Симоны. – Скажем так: вас здесь не было. Представляете себе, как поступят с ней эсэсовцы, если заподозрят, что у вас была какая-то связь?
– Представляю, – ответил я. – Даже лучше, чем вы, но это – другая история.
Я взглянул на часы. Выходное отверстие у подножия «Чертовой лестницы» пока еще скрыто пятью футами воды, но уровень резко снизится в течение следующего часа. Оставаться было бессмысленно.
Я поднял шапочку, натянул на голову и подошел к мольберту.
– Мне нравится ваша работа. Ничего нет
– Кроме акварели, у меня ничего нет.
– Вы бы хорошо поладили с моим отцом. Вам одинаково удается прием смешения цветов на смоченной бумаге – прием сложный. Я никогда и ни у кого не замечал такого умения, только у отца.
– А, так вы говорите о живописце с острова? – сказал он. – О гении! Когда я учился в Слейде, он для нас был легендой. Рыбак-художник, одинокий самоучка. Его мелкие работы переходили из рук в руки по пятьсот гиней за штуку, и это в тридцать пятом году! А то, как он погиб... Незабываемо! Немногие становятся легендой за такой короткий срок.
Наступило неловкое молчание. Так мы и стояли друг против друга: он в военной форме, при всех регалиях, и я, одетый как боцман с финского парусника. Он стал мне симпатичен больше, чем кто-либо, кого я знал за долгие годы после гибели отца. Нравился он мне подсознательно, говорю это искренне.
Симона подалась вперед и сунула мне в руку маузер:
– Давай, Оуэн, исчезай, беги! Ищи смерти, если хочешь. Стоите тут и смотрите друг на друга – сказать-то нечего. Слов нет, до чего глупо, просто не верится!
Она разрыдалась и упала на кушетку. Штейнер поднял руку:
– Прощайте, Оуэн Морган. Хотелось бы узнать вас получше, но война имеет привычку во все вмешиваться.
Я слегка кивнул и на прощанье сказал:
– Присматривайте за ней, ладно?
Он кивнул; я повернулся и вышел.
Не более получаса прошло, когда я добрался до дороги, ведущей к бункеру над «Чертовой лестницей». Еще находясь футах в трехстах от нее, я услышал голоса и отскочил на обочину. Тотчас же из темноты со стороны форта Мари-Луиза с ревом выскочил полугусеничный бронетранспортер.
Вокруг бункера суетились люди; через некоторое время прибыла еще одна машина, и я услышал злобное фырканье собак. Это было последней каплей. Я бегом рванул через поля, держа направление на Гранвиль. Двигался я медленно, поскольку временами натыкался на колючую проволоку оборонительных сооружений, а возможность нарваться на мину бросала меня в дрожь.
Во всем этом была некая неизбежность. Не то чтобы я попал в беду, нет – дело было серьезнее. Я попал в клубок событий, в котором мне еще предстояло сыграть свою роль. Я хорошо понял это.
Я не мог достичь Гранвиля до рассвета; даже если бы это удалось, куда бы я пошел? Нет, нужно такое место, которое ни у кого не вызовет подозрений, и я вспомнил об утесах над заливом, где мы с Симоной в детстве играли, – укромное местечко на полпути к вершинам скал, кажущихся снизу неприступными.
В темноте я еле нашел его и наконец расположился, сидя на корточках, весь исцарапанный и в ушибах, под выступом скалы,
Так и сидел я там, согнувшись, и ждал, а тем временем на горизонте свет начал постепенно пробиваться сквозь темноту. А там, внизу, прилив начал выбрасывать трупы на берег сразу после того, как рассвело. Футах в ста ниже моего укрытия в полосе прибоя громоздились сплетенные человеческие тела.
Глава 8Земля ходячих трупов
То, что Радль неправильно определил характер операции, стало очевидным лишь тогда, когда дверь старого склада боеприпасов открылась и появились двое эсэсовских парашютистов. Не слишком приветливо они приказали нам выметаться поживей. Во дворе стоял в ожидании полугусеничный бронетранспортер; нас бесцеремонно затолкали в кузов и повезли в бухту.
Народу там было много. Тридцать – сорок немцев-военных, все саперы, и примерно такое же количество рабочих «Тодта», которые дрогли в своих заношенных робах и жались к стенам в надежде укрыться от промозглого дождя.
Сама бухта осталась такой же, какой мне запомнилась, кроме бросающихся в глаза следов недавних бомбежек и прошлогоднего обстрела с моря. С подветренной стороны волнолома и в центре Новой бухты стояли на якоре около двадцати рыбацких судов разных типов; чуть-чуть выступала над водой дымовая труба немецкого тральщика. Он был потоплен попаданием бомбы на стоянке в бухте полтора года назад. Было и еще кое-что, чего Джо Сент-Мартин в своих сообщениях не упоминал.
Выходя из транспорта, я увидел Штейнера на нижней пристани. На нем был черный резиновый костюм подводного диверсанта; рядом с ним стояли еще четверо, так же как и он, в водолазных костюмах. Все они были из дивизии «Бранденбург» – те, кто уцелел из первоначального состава группы, обеспечивавшей проект «Черномазый».
У пристани болтались две лодки типа «Роб Рой», очевидно выловленные из бухты; надо думать, Фитцджеральд и его люди следовали обычному порядку и утопили их вместе со снаряжением, когда поняли, что плен неизбежен.
Шесть мин-присосок были выложены аккуратно в ряд; бранденбуржцы, очевидно, собирались их обезвредить. Вели себя они так же, как и всякие другие элитные служаки в любой армии: немного надменно и самоуверенно, а точнее, независимо, так как привыкли к опасности и умели полагаться только на себя. В водолазных костюмах они легко могли сойти и за британских коммандос, и за американских рейнджеров. И только речь, доносившаяся сквозь шум дождя, указывала на их национальную принадлежность.
Мне суждено было узнать их всех поближе после того первого дня. Ланц и Обермейер – двое унтеров, которые вместе учились музыке в Берлине до войны. Фельдфебель Хилльдорф – бывший школьный учитель в деревне под Гамбургом; Штейнер, работавший в Венском банке, потому что он не в состоянии был заработать себе на жизнь как писатель.