Игра Лазаря
Шрифт:
Он поднялся с невидимой в кромешной тьме кровати, и тут же на потолке зажглась лампочка. Мрак потеснился в углы комнаты, но не исчез совсем. Воздух переполнял душный аромат, до одури приторный и тошнотворный. Аромат цветов, сотен и тысяч цветов. Они были повсюду. Пол скрывался под слоем лепестков всех оттенков и мастей, стеблей и листьев разнообразной толщины и формы. Стены, высвеченные слабым мерцанием, напоминали палитру художника-импрессиониста. Цветы на них казались размазанными под колёсами многотонного катка. Потолок представлял собой беспроглядную чёрную
Он посмотрел на своё ложе, и понял, что оно тоже сплошь устлано цветами. Слегка примятыми под весом тела, но всё ещё свежими. Когда он отошёл от кровати, раздался приглушённый хлопок, и в дальнем конце комнаты распахнулась дверь. Очень широкая, хорошо освещаемая (по крайней мере, теперь), к тому же без единого намёка на цветы. В довесок ко всему, дверь была каменная. Гранитная.
Сначала он не смог распознать пришельца – проём окутывали клубы белого тумана. Потом, через несколько секунд, когда туман рассеялся, он увидел её.
О, как же красива она была! Божественна, как нимфа, легка, как весенний ветерок, чиста, как поцелуй матери, и незабываема, как первая любовь! Вдруг он понял, что обожает каждую её клеточку, каждую чёрточку. Что навсегда заключил душу в этой чудесной бестии, и теперь он, подневольный цепной пёс, обречён боготворить это богоравное создание каждый божественный день своей пропащей жизни.
Сладострастный огонь пожирал мозг, палил чресла. Дрожь сотрясала лихорадящее тело, сбивала с ритма сердце. Мысли слиплись в клубок на неповоротливом от вязкой слюны языке, пытаясь сложиться в пылкий мадригал для неё, только для неё! О, какое же это было чудо. Внезапное и разящее, сладкое до горечи, пылкое до пустой холодности, до боли родное и столько роковое. Трепетное мучение, разрывающее изнутри ликование, экстаз сновидения. Искушение сатаны…
– Привет! – сказала она, и он ощутил дрожь в ногах, готовых подкоситься в любую секунду.
Её тонкое летящее платье обрисовывало фигуру до острого покалывания в глазах, до слёз, до головокружения. Аромат её тела пробивался сквозь плотный дурман комнаты. Запах моря и молока. Он знал его, и теперь пытался поймать ноздрями, но тот тонул в удушливом цветочном мареве.
Он не сразу заметил переход из мрака в свет, проникавший в комнату через огромные окна, окантованные цветочной вязью. За окнами пели птицы, ветер играл белыми занавесками. Он смотрел только на неё, обонял только её, внимал каждому её движению.
– Привет...
– Я так соскучилась! – она кинулась ему на шею.
Когда её упругое тело прильнуло к нему, он подумал, что вот-вот умрёт от разрыва сердца, так сильно оно колотилось. Ему хотелось раствориться в ней, как в чистом море после долгого путешествия через пустыню.
– Я тоже, – шепнул он почти неслышно для себя. Слишком громко стучало в висках.
Он не успел насладиться ею, не успел упиться её совершенством,
Дьявольщина... Всё грязь, всё ничтожно и незначительно, неважно, по сравнению с этой улыбкой!
– Какая потрясающая комната! – воскликнула она.
Только теперь он осознал, как сильно любит эту комнату. Как близко сроднился с ней за то недолгое время, что провёл здесь. Нет, не так: за несколько секунд после её слов.
– Можно, я присяду?
Она ещё спрашивает! Наверное, даже не подозревает, как завидует сейчас кровати её бедный владелец.
– Конечно.
Она с девчоночьим задором прыгнула на кровать и разразилась хохотом, когда пружины дважды подбросили её над устланным цветами матрацем.
– Присаживайся рядом, чего ты стал, как статуя? – укоризненно сказала она и похлопала изящной ладошкой по сплющенным ромашкам.
Он вздрогнул, нервно улыбнулся и опустился рядом, ощущая полную агонию воли внутри. Ещё немного, и он потеряет контроль над собой. Тогда он покажет всю свою мерзкую, похотливую оборотную сторону, что прячется обычно в тени. Что ж, немудрено: её свет озарит любой мрак, даже самый потаённый.
Чтобы не продолжать заведомо проигранную борьбу, он решил начать первым.
– Я должен тебе кое-что сказать.
– Ну, так говори, – непринуждённо откликнулась она.
– Я хочу тебе кое в чём признаться. Я никогда раньше не говорил этого… в общем, я хотел сказать …
– Я тоже!
Вдруг! Внезапно! Совершенно неожиданно, непредсказуемо, непредставимо...
Он стоически выдержал искушение броситься на неё в ту же секунду и утолить свою дикую жажду.
«Это сон», – подсказывал логик внутри. – «Это всё не взаправду, не по-настоящему. Проснись. Вернись в реальность».
«Может быть», – отвечал несогласный с логиком романтик. – «Но это сон, за каждую секунду которого ты готов вытерпливать по капле воды на свой полуразрушенный череп».
– Ты уверена, что поняла правильно?
Своё истолкование его невразумительного лепета она объяснила просто – поцелуем. Когда их губы слились воедино, он ощутил дежавю: будто уже где-то касался этих губ. В похожей несуществующей реальности. Но где именно, вспомнить не смог.
Целовались они довольно долго. С трудом отрывались друг от друга, чтобы перевести дыхание, перекинуться парой слов, хохоча, и снова целовались.
Казалось, одна из птиц за окном залетела к нему в рот, пока он спал, и теперь трепетала в животе маленькими крылышками. Когда ему в очередной раз с неимоверным трудом удалось разнять это блаженное единение, он спросил:
– Ты не знаешь, откуда все эти цветы?
Она сразу помрачнела, и он понял, что ненароком затронул ещё свежую рану. Но какое отношение к этому могла иметь дурацкая комната?
Ответа не последовало, и он повторил вопрос. Потом снова. Потом ещё. Он допытывался ответа, как если бы в нём крылся некий планетарный для него смысл.