Игра на двоих
Шрифт:
— Эрика…
В его низком хриплом голосе звучит то, что я хочу услышать больше всего. Понимание. С ним мне не нужно тратить слова и силы на пространные объяснения. Ведь он прекрасно знает, каково было мне и каково сейчас ей, Примроуз. Хеймитч видел меня и видит ее. Он сам прошел через то же, а потому может понять все даже не с полуслова, а с полумысли. Но почему-то это не помогает. Наоборот, оставшись наедине с ментором, я не выдерживаю и взрываюсь.
— Она — не я, Хеймитч! Понимаешь? Не я! Если я всего лишь играла роль, то она и есть та маленькая слабая девочка!
— Знаю, — тихо отвечает
— Нельзя выставлять ее перед Организаторами в том же свете, что и меня! Вспомнив прошлогодние Игры, они поставят на нее и, когда она разочарует их, мы не сможем уговорить никого помочь ей на Арене!
— Знаю.
— А Сноу подумает, что Прим такая же, что у нее есть шанс победить своими силами, без помощи спонсоров, — я продолжаю метаться по комнате, натыкаясь на острые углы, но не замечая боли от столкновений. — Он ни за что не допустит повторения той истории. Ему хватило меня, второй Генриетты Роу старик не потерпит!
— Знаю.
Наконец мне надоедает его однообразная реакция. Я резко останавливаюсь, подхожу к мужчине и, сложив руки на груди, ехидно спрашиваю:
— Если знаешь, почему ты так спокоен? — голос все еще дрожит от напряжения и злости.
Эбернети долго и пристально смотрит на меня. По задумчивому взгляду темно-серых глаз видно, что в голове ментора идет борьба. И все же он произносит вслух совсем не то, что мне нужно услышать.
— Потому что так надо. Иначе можно сойти с ума, — снисходительный тон его голоса раздражает меня еще больше. — Эрика, это твои первые и мои двадцать четвертые Игры. Это нормально. Ты научишься.
И это все?!
— Хейм!
Усмехнувшись, он встает с подлокотника, наклоняется ко мне, отводит за ухо непослушную прядь волос и шепчет:
— А еще я так спокоен, потому что знаю, что любую ошибку можно исправить. Знаешь, чему тебе на самом деле нужно научиться? Уметь объяснить и отстоять свое мнение. С кем бы ты ни говорила, хоть с самим Президентом.
Хеймитч осторожно, двумя пальцами берет меня за подбородок и, заставив взглянуть ему в глаза, добавляет:
— Запомни, даже сами Организаторы не знают, что такое Голодные Игры, что уж говорить о каких-то стилистах. Никто не знает, кроме трибутов. А потому мы должны если не объяснять, то хотя бы настаивать на своем. Мы знаем лучше. Они не знают ничего.
С этими словами Хеймитч готовится уйти. Уже в дверях, словно вспомнив что-то важное, мужчина оборачивается, ловит мой взгляд и самодовольно усмехается и подмигивает:
— Учись у лучших.
И, распахнув дверь пошире, чтобы мне была слышна его последняя фраза, кричит на весь этаж:
— Цинна, подожди, я совсем забыл тебе кое-что сказать!
Несмотря на то, что секунду назад Хеймитч, словно нашкодившего котенка, ткнул меня носом в совершенную по неопытности ошибку, с губ срывается смех. Он все еще мой наставник, я — его ученица. Ничего не изменилось. Даже ирония осталась прежней.
Команда подготовки возвращается, на этот раз — за мной. Из груди вырывается стон: я искренне надеялась избавиться от внимания капитолийцев и от услуг помощников Цинны. Но, видимо, не в этой жизни. И снова обжигающие ванны с шапками пены, душистое мыло, нежные гели, жесткие скрабы, шампуни, ополаскиватели, маски. К тому моменту, когда Вения заворачивает меня в белое
— И выглядеть ты должна ничуть не хуже собственных трибутов, — вставляет Октавия. — Может, только чуть проще, чтобы не затмевать их на Параде.
Вытеревшись, я набрасываю халат и возвращаюсь в комнату, отведенную для моей подготовки к вечернему действу. Хеймитч уже здесь, сидит на столе, опустив ноги в стоящее рядом кресло и с презрительной усмешкой листает толстый ежедневник с обложкой из натуральной кожи, подозрительно смахивающий на блокнот Эффи, который та вечно таскает за собой. Судя по преувеличенно-равнодушному виду Бряк, смотрящейся в зеркало, это он и есть. Потеснив ментора, я устраиваюсь в кресле и с удовольствием озорного ребенка наблюдаю в зеркале за уничтожающими взглядам, которые капитолийка незаметно посылает мужчине из-под неестественно-длинных ресниц. Хеймитч тихо зовет меня по имени. Я поворачиваюсь: он делает страшные глаза и шепчет одними губами «развлекаемся как можем». Я откидываюсь на мягкую спинку кресла, и негромко смеюсь.
Несмотря ни на что, подготовка к Параду проходит довольно весело: на минуту я позволяю себе забыть о поводе, по которому мы собрались, и целиком отдаюсь предпраздничной суете. Цинна приносит наши наряды и, жалуясь на нехватку времени, снова убегает к Примроуз. Флавий и остальные кружат надо мной, обсуждая что станет последним писком моды в этом году. Когда они наконец выпускают меня из своих объятий, приходит очередь Хеймитча. От его ругательств Эффи картинно закрывает уши руками. Я перебираюсь на кровать и с любопытством спрашиваю напарника, кто работал над его образом раньше, до Цинны.
— Образ? О чем ты, детка? — раскатисто смеется Эбернети. — Я и сам был способен произвести впечатление на зрителей и спонсоров, без тонн косметики и вороха ярких тряпок.
Суетящаяся вокруг него команда дружно поджимает губы:
— Да уж, впечатление, сногсшибательное во всех смыслах.
— Ни один стилист не выдержал больше года, — отвернувшись от зеркала, поясняет Эффи. — Цинну смело можно причислять к лику святых, с его бесконечным терпением. А ты, даже с твоим наплевательским отношением к высокой моде, просто ангел по сравнению с этим чудовищем!
— Бряк, и как только тебя выдерживают твои стилисты? — ехидно интересуется ментор. — Ты, наверное, не только сама выбираешь, что надеть и как накраситься, но и их заставляешь наряжаться во что-нибудь неприметное, чтобы тебя не затмевали… А уж какая конкуренция бедным трибутам!
Цвет лица Эффи из алого становится багровым, и минуту спустя на Хеймитча выливается поток колких насмешек. Теперь уши закрываем мы с ментором. Кому-то это может показаться удивительным: мы шутим друг над другом, смеемся, ведем себя как малые дети, будто и не подозреваем, что в двух шагах от нас, буквально за стенкой — Смерть. Мы знаем и помним об этом каждую секунду, поверьте. Просто мы живые. И хотим жить так долго, как нам позволят. Пользоваться каждой секундой, искать в этой жизни что-то смешное. Светлое, темное — не важно, у нас нет времени, чтобы различать цвета.