Игра на двоих

Bizzarria

— Спасибо, Эффи. Как видишь, смогла.

Еще несколько дней назад я злилась на женщину за ее слабость и вечные капризы, но теперь от раздражения не остается и следа. Она здесь. Стоит передо мной в мешковатой униформе так ненавистного ей серого цвета, в грубых армейских ботинках вместо привычных шпилек и в тюрбане, скрывающем короткий ежик волос без любимого парика и шляпки, с бледной кожей, на которой нет и грамма косметики. Могу себе представить, насколько трудно ей было показаться на людях в таком виде. Но она сделала то, что должна была, забыв обо всем, кроме нас. И все это только

доказывает, насколько мы ей дороги: я, Китнисс, Пит и даже Хеймитч.

— Неплохо выглядишь. Смывай макияж почаще, ты мне больше нравишься без него, — посмеиваюсь я.

— Ах, не смотри на меня! — отчаянно восклицает напарница. — Я разбила все зеркала в своем отсеке, только бы не видеть весь этот ужас!

Наш разговор прерывает деликатное покашливание Плутарха.

— Рад видеть, что ты снова в строю, солдат Роу! — Рубака делает вид, что не понял намека и, поставив свой стул ближе всех, садится рядом.

Я только улыбаюсь, думая о том, как соскучилась по своему телохранителю. Мужчина протягивает здоровую руку и треплет меня по растрепанным волосам.

— Так, ну хватит! — не выдерживает Хевенсби. — Мы все, конечно, счастливы, что с тобой все в порядке, Генриетта, но пора приниматься за дело, у нас полно работы!

Я вижу неприкрытое беспокойство в его взгляде, но отчего-то не могу заставить себя погасить улыбку. Мне не хватало этого. Штаба, собраний, людей. Я так привыкла каждое утро видеть на своей руке целый список того, чем можно заняться и, таким образом, отвлечься от ненужных мыслей, что смертельно заскучала, внезапно оказавшись не у дел. Слабости как не бывало, меня переполняет энергия. Я готова хоть сейчас покинуть госпиталь и отправиться на штурм Капитолия.

Спрашиваю роящегося в своей папке с бумагами Плутарха, какие новости, но отвечает на мой вопрос Фалвия. Отвечает молча, поставив в изножье кровати включенный ноутбук.

— Нажми вот сюда, — командует капитолийка.

Щелкаю пальцем по кнопке, на которую она показывает, и дисплей моментально загорается, демонстрируя уже готовый агитролик с Сойкой в главной роли. Удивленная их оперативностью, я готова похвалить всю команду, но только до момента, пока Китнисс — та, что на экране, — не поднимет флаг и не откроет рот.

— Народ Панема! Мы живы, мы сражаемся, мы жаждем справедливости!

Вот теперь она и есть та самая кукла. Ее движения кажутся настолько неестественными, словно к рукам и ногам и впрямь привязаны невидимые постороннему глазу ниточки, а голос — чужим, что я не сразу понимаю, Эвердин ли это или ее подобие, созданное местными компьютерными гениями. Я шумно захлопываю крышку ноутбука еще до того, как ролик закончится.

— Мы хотим услышать твое мнение, Генриетта, — поясняет следящая за каждым моим движением Президент.

— А вы сами что думаете? — не могу удержаться от усмешки. Неужели она так слепа, что не видит того же кошмара, что и я?

— Я думаю уволить тех, кому принадлежала эта идея с агитроликом.

Она бросает мимолетный, но выразительный взгляд на Плутарха и Фалвию.

— Вы не правы, госпожа Койн, — парирую я. — Проблема заключается не в самом замысле снять видео — иначе как вы хотите вдохновлять народ сразу всего Панема и злить Сноу,

прерывая его эфиры о подавлении очередного бунта в Дистрикте? Дело в том, как происходили съемки этого ролика. На вашем месте я бы казнила тех, кто придумал использовать компьютерную графику, спецэффекты вроде дымовой машины и карточки с речью. А заодно и тех, кто сделал Китнисс этот макияж.

И снова взгляд Президента обращается на бывшего Распорядителя. Я задумчиво потираю лоб, мысленно ища решение поставленной передо мной задачи.

Следующий час уходит на то, чтобы объяснить всем присутствующим, что Эвердин не умеет играть на сцене. Ну нет у этой девушки актерских данных! Дискуссия набирает обороты, и мне приходится применить последний аргумент.

— Во время Тура Победителей — прости, Китнисс, что напоминаю, но без этого, видимо, никак, — мы пытались сделать то же самое. Писали речи на бумажных карточках, одевали ее, делали прически и макияж, говорили, как стоять на сцене, как смотреть на зрителей, как улыбаться, как держать Пита за руку и как целовать его. Знаете, чем все закончилось? Народ возненавидел ее. Люди увидели в ней что-то чужое и далекое им. Это уже была не их Сойка — живая, настоящая, —, но безликая и бездушная капитолийская марионетка. Китнисс произносила слова, которые ей приказывали произнести, тогда как народ полюбил эту девушку за то, что она говорила то, что думала и имела в виду то, что говорила. Вы хотите, чтобы история повторилась? Если да, то можете продолжать в том же духе. Флаг вам — точнее, ей, — в руки, простите за каламбур. Если нет, — я останавливаюсь, чтобы перевести дух, и заканчиваю, — тогда нам нужно что-то иное.

— И что вы предлагаете?

Койн по очереди смотрит на каждого из присутствующих, ожидая новых идей. Проштрафившийся Хевенсби избегает ее взгляда и молчит. Я пытаюсь поставить себя на его место и думать, как человек, которому безразлично все, кроме самой революции. У которого нет привязанностей, нет любимых — нет ничего, что мешало бы использовать любые средства для достижения высшей цели.

— Я предлагаю, чтобы взрывы за спиной Сойки и разбросанные вокруг нее трупы были настоящими.

В комнате повисает молчание: все пытаются понять, о чем я говорю. Самой сообразительной оказывается Койн.

— Я не позволю этому неподготовленному гражданскому лицу ради пропаганды участвовать в реальных военных операциях! Мы же не сможем защитить ее на поле боя!

— Защита Сойки-Пересмешницы будет нашей задачей, — я перебиваю женщину, забыв извиниться.

Как она сама сказала, у нас мало времени, а значит, нам уже не до вежливости.

— Что? Вы готовы лететь в горячую точку вместе с мисс Эвердин?

— Не только я, но и все остальные Победители. Кроме Бити: он принесет вам больше пользы в Штабе.

— И вы думаете, я дам разрешение на ваше массовое самоубийство? — от возмущения Койн привстает с места и делает шаг ко мне.

— Думаю, да. Вы же сами поставили нам такие условия, мы всего лишь исполняем свою часть договора. Если для этого надо лететь на фронт, мы это сделаем. А дрессировать нас, словно цирковых обезьянок, не получится. Хеймитч пробовал, поверьте. Ничего хорошего из этого не выйдет, люди должны увидеть нас настоящих в настоящем бою.