Игра на двоих
Шрифт:
Я делаю вдох, но на выдох сил уже не остается. Кто-то невидимый со всей силы толкает меня в грудь, выбивая весь воздух и вырывая сердце. Неважно, не жалко, забирайте. Оно все равно уже не бьется. Неуклюже слезаю со стола и медленно иду к выходу. Затекшие ноги не слушаются, и я шаркаю ими по полу, словно старуха. Руки сжаты в кулаки, но совсем не для того, чтобы нанести удар. В Штабе повисает мертвая тишина, а с экрана доносится шум. Это спасательная группа громит лабораторию: переворачивают
Я возвращаюсь в свой отсек, опускаюсь на стул, закидываю ноги в ботинках на стол, прячу руки в карманы и замираю в таком положении. Не знаю, надолго ли: время то идет, то останавливается вместе со мной. Тело кажется выточенным из камня — тяжелым, непослушным, мертвым. Я прикрываю глаза и прислушиваюсь к себе. Пусто, пусто, пусто. Совсем как в тех клетках. Я ничего не чувствую. Тот, кто с корнями вырвал сердце, видимо, прихватил что-то еще, что у нормальных людей отвечает за эмоции. Дыра на его месте не затягивается, а, наоборот растет. Я прикладываю руку к груди и глубоко дышу. Но все равно задыхаюсь: воздуха то ли слишком мало, то ли слишком много.
Все те же тихие звуки, что окружают меня, сливаются в шум в голове. Писк коммуникафа доносится глухо, как сквозь толщу воды. Входящее сообщение. Не читаю. Принимаюсь было считать секунды, чтобы не потеряться в запутанном лабиринте времени окончательно, но мне быстро надоедает, и я бросаю. Ну, потеряюсь, и что с того? Писк повторяется. Расстегиваю резиновый браслет, снимаю прибор и аккуратно кладу его на стол рядом с часами. Ладонь скользит по деревянной поверхности и внезапно натыкается на что-то маленькое, гладкое и холодное. Моя подвеска. Я так и оставила ее здесь — забыла обо всем, когда спешила в госпиталь. Двумя пальцами беру длинную цепочку и раскачиваю ее перед глазами. Рука быстро устает, но я продолжаю, не обращая внимания на ноющую боль в запястье.
Хлопает входная дверь. В коридоре раздаются легкие, чуть слышные шаги. Я не оборачиваюсь: не знаю, кто это, но мне и не нужно знать. Альма Койн входит в комнату и, не говоря ни слова, садится на второй стул, что стоит сбоку от стола. Я прячу подвеску в ладони и сую ее обратно в карман.
— Тебя не было на собрании, — тихо замечает женщина.
Я надеюсь услышать в ее голосе обвинение, но тон слишком мягкий.
«А что я там забыла?»
— Я сообщила народу о результатах спасательной операции.
«Об одном мертвом Победителе вы, конечно, умолчали, чтобы не испортить статистику?»
— И это только начало. У нас большие планы и еще очень много дел впереди. Сегодня мы освободили трибутов. Дальше на очереди — Панем, ты помнишь?
«Госпожа Президент, вот только не надо вешать мне на уши ту же лапшу, которой вы столько лет кормите свой народ. У вашей
Койн не отрывает от меня выжидательного взгляда. Она говорит что-то еще, я только язвлю в ответ.
— Ты нужна нам.
«Вы не нужны мне.»
— Я понимаю, что наш старый договор больше не имеет силы, но… Мы могли бы заключить новый.
«Новый? Очень смешно. Ну, и на каких условиях? Вы убьете мою семью, если я не соглашусь вернуться в строй?»
— Разве ты не хочешь отомстить убийце своего ментора?
«Месть не вернет мне Хеймитча.»
— Ты можешь просить все, что захочешь.
«Вы не сможете дать мне то, что я хочу.»
— Я могу гораздо больше, чем ты думаешь.
«Я уже ничего не думаю.»
— Я тут написала кое-что… Новый договор. Это может тебя заинтересовать.
Она протягивает мне несколько исписанных листов бумаги, но я, даже не взглянув на идеально ровные строчки, разрываю договор и бросаю обрывки через плечо. Комната наполняется шорохами от разлетевшихся по полу белых клочьев. Вот теперь Койн недовольна. Вот теперь в её голосе слышится упрёк.
— Честное слово, Генриетта, ты как ребенок! Вцепилась в одну игрушку, забыв обо всем на свете, и не хочешь даже думать ни о чем другом!
«Хеймитч — игрушка?», — я напоминаю себе о том, что эта женщина не знает, какие отношения связывают… связывали нас.
— Ты должна заботиться не только о других, но и о себе.
«О, так вы собираетесь убить меня, если я откажусь подчиняться? Отлично. Можете начинать. Сопротивляться не буду, обещаю.»
— У тебя впереди целая жизнь. И война, которую нужно не только пережить, но и выиграть.
«Нужно? Кому? Моя война окончена. А вы… Хоть грудью на амбразуру бросайтесь, мне плевать.»
— Может, скажешь что-нибудь?
Бросаю на неё вопросительный взгляд. «Я и говорю.» Она встаёт.
— Тебе нужно время, я понимаю.
«Но у нас его нет, да?»
— Буду ждать тебя в Штабе.
«Не ждите, я не приду.»
Женщина протягивает ко мне руку, пытаясь погладить по голове. Я отшатываюсь так резко, что чуть не падаю со стула. Койн вздыхает и наконец уходит.
— Мне жаль, Генриетта. Правда жаль, — напоследок говорит она. — Я знаю, что значит терять близких.
«Возможно. Но сейчас вам жаль потерять не человека, а символ революции, о которой вы заботитесь так рьяно, словно это ваш ребёнок. Вы сами как ребенок, госпожа Президент. Только игрушки у вас более взрослые.»
Хочется спать. Разве уже ночь? Встаю из-за стола, делаю два шага в сторону, падаю на койку. Зарываюсь лицом в подушку и забываюсь глубоким сном. Засыпаю, не переставая спрашивать себя, что в Койн настоящее — показное бессердечие или глубоко спрятанная сердечность?