Игра на двоих
Шрифт:
— Зачем? — мой вопрос остается без внимания.
Чувствую, как мужчина берет меня за руку и ведет в сторону гостиной — я хорошо знаю собственный дом и вполне способна передвигаться самостоятельно, но мысли путаются, а потому я позволяю ментору направлять мои шаги. Едва касаясь другой рукой стен и дверей, понимаю, что мы идем в гостиную. Вскоре Хеймитч останавливается, встает сзади, кладет руки мне на плечи и, наклонившись, тихо, словно по секрету, говорит:
— Ты найдешь своего отца точно так же, как я нашел тебя той ночью в лесу. Нужно только знать, где и как искать. И верить в то, что ищешь.
За
— Там, где сердце.
Хеймитч снимает повязку с моего лица. Мне не остается ничего, кроме как поднять голову и встретить пристальный взгляд до боли знакомых, родных глаз. Как и в моих, в них плещется безумный страх, страх перед неизвестностью. Несколько секунд спустя я понимаю, почему Хеймитч так хотел, чтобы подопечная поверила в чудо. Потому что чудеса действительно случаются — просто не совсем так, как мы их себе представляем.
========== Глава 20. О чем молчит тишина ==========
Мысль о том, что чудеса и правда существуют, приходит чуть позже: сначала, стоит мужчине снять повязку с моих глаз, в душу ужом заползает сомнение.
— Ментор, это не мой отец. Это всего лишь мое же отражение, — в голосе проскальзывают нотки разочарования, как я ни пытаюсь его скрыть.
Однако Хеймитча не так просто сбить с толку. Он легко обнимает меня за плечи, подталкивает чуть ближе к высокому зеркалу, перед которым мы стоим, и шепчет:
— Смотри внимательнее, детка…
Сама не знаю, почему, я следую его совету и, напрягая зрение, всматриваюсь в гладкую поверхность. Но все, что вижу — тонкая, почти бестелесная девушка, с бледной кожей, сквозь которую просвечиваются голубые прожилки вен. Взгляд некогда ярко-карих глаз потускнел, и теперь они превратились в пару тлеющих, медленно угасающих угольков. Побелевшие губы сомкнуты от напряжения, между бровями залегает пара пока еще неглубоких морщинок, до боли сжатые в кулаки ладони прижаты к груди. Вдруг в моей голове вспыхивает огонек понимания, а взгляд по очереди останавливается на, казалось бы, ничем не примечательных мелочах: густые черные волосы, высокий лоб и скулы, прямой нос, длинные прямые ресницы. Все это я унаследовала от отца, и, чем больше подобных черт замечаю, тем яснее вижу перед собой его — того, кто стал невинной жертвой моего упрямства и самоуверенности.
— Видишь? — тихий, еле слышный голос ментора отдается эхом в пустой комнате. — Он жив. Он продолжает жить в тебе.
Пораженная, я продолжаю пристально смотреть в глаза своему отражению. В ту самую секунду, когда Хеймитч произносит последние слова, зеркальная поверхность становится слегка мутной; словно по воде, по ней пробегают круги. Стоит мне на мгновение отвести взгляд, а затем снова взглянуть на себя в зеркало, как я вижу не девушку-тень,
Взгляд синих глаз в полной мере выражает характер отца — склонность к бунтарству, непокорность, недоверчивость, нежелание принимать окружающий мир таким, какой он есть, независимость, стремление к свободе. И снова я узнаю его в себе, ведь те же черты присущи и мне, его дочери. Я невольно сравниваю себя и Алекса, с каждой секундой обнаруживая все более сильное сходство и невольно признавая, что ментор снова оказался прав. В следующее мгновение я слышу его голос:
— Генриетта!
Вздрогнув, оглядываюсь по сторонам, забыв о том, где нахожусь.
— Отец?
В комнате нет никого, кроме нас с Хеймитчем. Разум бьется в агонии, пытаясь доказать весь абсурд происходящего: отец мертв, его отражение не может появиться в зеркале и уж тем более неспособно говорить со мной. Решившись еще раз взглянуть на стеклянную поверхность, теряю дар речи: тот, чьей убийцей я стала, пусть и против собственной воли, стоит передо мной. Это не отражение отца, это он сам. Я гоню прочь мысли о том, что случившееся может быть еще одним ночным кошмаром, перестаю прислушиваться к доводам рассудка и целиком и полностью отдаюсь в плен собственного воображения. Неважно, что будет дальше. Неважно, насколько сильная боль ждет мое тело и разум, когда видение исчезнет. Неважно, что я теряю обретенное было равновесие и делаю еще один шаг по краю обрыва, поминутно рискуя упасть вниз. Сейчас ничто не имеет значения: во всем Панеме остались лишь мы вдвоем — я и мой отец. Он снова в мире живых, со мной.
Но, похоже, папа не рад быть здесь. Или, по крайней мере, ему не нравится причина, по которой он был вынужден вернуться.
— Этти, ты забыла меня? — мужчина сокрушенно качает головой, а по его лицу пробегает едва заметная тень печали.
— Нет! — мой голос полон горечи. — Это не так!
— Ты забыла, кто ты, а значит, ты забыла меня, — повторяет отец.
Уголки губ опущены, брови нахмурены: он сердится? Отчаяние овладевает мной. Все мысли обращены в прошлое, в те месяцы, когда я медленно, шаг за шагом менялась, отдаляясь от мира живых и все быстрее приближалась к пропасти, сулящей свободу, ночной мрак и вечный покой. Когда умирала, не желая смириться с тем, во что превратился мой мир, некогда родной и привычный, и что в нем больше нет места для меня.
— Ты должна вспомнить, вспомнить, кто ты такая! — в голосе отца проскальзывают повелительные нотки. — Ты — моя дочь! Ты — Роу! Разве этого мало?
Глаза наполняются слезами. Я чувствую, что разочаровала его, не оправдала возложенных надежд. И в то же время меня ужасает промелькнувшая мысль: да, мало. Для меня этого недостаточно. Теперь, после всего случившегося, мне мало знать свою фамилию или помнить своего отца, — я хочу понять и принять саму себя не только как дочь Алекса Роу, но как отдельную личность.